Бхулак заметил, что часть мужчин, слушавших даму, пребывала в явно оторопи, другая только посмеивалась, стражники же слушали совершенно равнодушно. По всей видимости, женщина не впервые устраивает здесь такие представления, а безумных пророков при храмах везде хватало — их не трогали, потому что человек не может точно знать, простой это городской дурачок, или устами его вещают боги.
Что касается женщин, то многие сначала слушали с явной заинтересованностью, а кое-кто и согласно кивал, но, когда ораторка заговорила об отказе от украшений и нарядов, со стороны женской части собрания раздалось протестующее фырканье.
Но ярая проповедница не унималась:
— Когда вы красиво одеваетесь, расчёсываете и завиваете волосы, умащаете тело своё и главу свою, красите лица свои, знайте, что вы помогаете врагу всего женского рода! Когда вы ложитесь с мужем своим и отдаётесь ему — вставши перед ним на четвереньки или задрав ноги к потолку — знайте, что вы ублажаете самого страшного из врагов ваших!.. Когда рождаете ему дочь, вы выпускаете в мир новую рабу мужей, а когда сына — нового угнетателя-кровопийцу. Лучше бы вы, разродившись, сразу разбивали головы сыновей ваших о камень или хотя бы отсекали их детородные органы ради свободы и облегчения всех сестёр ваших!
Слушали её всё более враждебно, раздавались ругательства, кто-то даже запустил в выступающую комом грязи, впрочем, промахнувшись. Но Бхулак заметил, что в толпе доставало и женщин, особенно молодых девиц, слышавших безумицу с явным одобрением и даже восторгом.
— Да и зачем вам сыновья? — продолжала между тем та, не обращая внимания на реакцию публики. — Когда они вырастут, патриархи всё равно заберут их от вас на войну. Мы все помним войну царей и знаем, сколько мужей пало на ней. Все бы они жили, если бы только патриархи не пошли на поводу своей глупой гордыне, а, подчинившись силе, открыли врата перед пришельцами. И жил бы город наш по-прежнему спокойно и приятно — как и прежде, под Аккадом, или под Эламом или под царём севера, какая разница. Но нет, они предпочли убивать своих и чужих, да ещё объединились с дикарями из пустыни! И теперь патриарх этих жестоких варваров поселился в нашем городе!
При этих словах Бхулак насторожился.
— Вчера вы все увидели, каков он, — продолжала женщина. — Когда мужи Содома пришли к его дому, чтобы потребовать от его гостей предоставить их тела им для наслаждения, как того требует наш обычай, вы помните, что он сказал?..
Она сделала драматическую паузу.
— Многие из вас там были и сами слышали: чтобы защитить гостей Лот предложил отдать для забавы своих дочерей! Вот оно, лицо патриарха, который готов пожертвовать родными ради незнакомцев — только потому, что они мужи. Ибо не жаль дочерей ему!
Среди людей усилился гомон — похоже, говорившая напомнила горожанам нечто животрепещущее. А Бхулак при имени Лота превратился в слух. Но тут женщину прервал старшина стражников.
— Хватит, Емима, — сурово сказал он, положив руку на её плечо. — Не порочь Лота, ты же знаешь — он друг нашего царя. Не следовало пьяным бездельникам требовать дань плоти с его гостей, и хорошо, что вчера всё разрешилось благополучно.
Женщина бросила на стражника ненавидящий взгляд, но, видимо, знала, что с тем шутки плохи и замолкла. Поняв, что представление окончено, слушатели начали расходиться. Исчезла, нырнув в толпу, и Емима.
Бхулак оглядывался по сторонам, высматривая, кого бы ещё спросить о Лоте.
Несчастный современный человек!
Таскается один-одинешенек
По шумным улицам грязного города...
Раздавшийся за спиной Бхулака голос, читавший стихи на языке страны Киэнги, называемой ещё Шумером, был негромок, но звучен.
...Голова у него раскалывается от едкой боли.
Нет у него больше настоящих друзей,
Он уже не слышит голос Бога своего,
Поющего ему в тишине.*
Невысокий коренастый муж смотрел на повернувшегося к нему Бхулака доброжелательно. Голова и лицо чтеца были обриты, но, похоже, уже давненько, ибо поросли густой чёрной щетиной. Из-под дорожной накидки виднелась закрепленная кожаным поясом шерстяная многоярусная юбка-каунакес с длинной бахромой. Ткань одежд его была довольно дорогой, однако запорошённой пылью.
По виду он был типичным шумером. Пришельцы из Киэнги в этих местах не редки, собственно, оттуда некогда пришёл и человек, которого искал Бхулак. Так что он лишь спросил на том же языке:
— Зачем ты произносишь эти стихи?
— Потому что они подходят к этому городу, — отвечал шумер, мигая круглыми карими глазами. — Стихи написал мой земляк из славного города Ура — очень давно...
— Я знаю, — кивнул Бхулак. — Кто ты, странник?
— Зовут меня Даму, — вежливо ответил тот. — Я врачеватель. Если у тебя, достойный господин, к примеру, болит спина после дальней дороги, могу дёшево продать тебе целебную мазь из панциря черепахи. Или какое-нибудь иное снадобье — от простуды, мозолей или даже гноеистечения из детородного органа...
— Мне не нужно, — отвечал Бхулак. — Далеко же зашёл ты от своей родины.
— Там сейчас неспокойно, — пожал плачами врач. — Дикий народ с гор юго-востока, именуемый гутии, стал часто приходить и грабить благословенные земли Двуречья. Мой родной Ур и древний Урук, и славный Лагаш пока отбивают их атаки, но вся страна постепенно приходит в запустение...
Он вновь меланхолически продекламировал:
Страна в руках жестоких врагов.
Боги увезены в плен.
Население отягчено повинностями и налогами.
Каналы и арыки запущены.
Тигр перестал быть судоходным.
Поля не орошаются.
Поля не дают урожая.**
Бхулак сделал изумлённо-скорбное лицо, приличествующее словам собеседника, хотя историю с гутиями он знал, по всей видимости, гораздо лучше, чем тот.
— Я человек мирный, — грустно вздохнув, продолжал Даму. — Слыхал я, что здесь, а Пятиградье, жизнь весела и легка, ну и пришёл сюда...
— Что же, обрёл ты здесь искомое? — спросил Бхулак.
— Нет, — ещё более помрачнев, коротко ответил шумер. — Могу ли я спросить и твоё уважаемое имя? — поинтересовался он в свою очередь.
— Меня зовут Шипад, — перевёл Бхулак своё имя на шумерский. — Я ищу здесь человека по имени Лот.
Даму поглядел на него с интересом.
— Намедни я продал досточтимому Лоту снадобье для излечения хвори его достойной супруги, — сказал он.
— Тогда расскажи мне, как найти его — у меня к нему важные вести.
— Я и сам отведу тебя, почтенный Шипад, — ответил врач, оживившись. — Идём же скорее.
— Ты очень услужлив к незнакомцу, — заметил Бхулак, когда они пробирались по узким улочкам под равнодушными, настороженными, а порой и враждебными взглядами горожан.
— Признаюсь, мне любопытно будет узнать новости из этого дома после вчерашнего происшествия, — отвечал Даму. — То, про которое говорила безумная женщина у храма? — уточнил Бхулак.
Шумер на ходу кивнул, и, помолчав, потом заговорил с мрачной интонацией:
— Надо бы тебе знать, почтенный Шипад, что жители этого города — как, впрочем, и других в этой местности, исключая, может быть, Сигора — почему-то решили, что их Пятиградье — это богами возлюбленное сердце мира. Что они живут лучше и правильнее остальных людей, а все должны следовать их обычаям и укладу.
Бхулак слушал словоохотливого спутника с возрастающим интересом: Поводырь прислал его сюда с конкретным делом, вложив в сознание всю нужную информацию, однако этих подробностей она не содержала. Видимо, небесный наставник счёл такие сведения бесполезными для миссии.