— Как мне рассказывали местные старики, особенно привержено этому заблуждению поколение, родившееся после Войны царей, но к ним примкнули и многие более старшие горожане, — продолжал между тем шумер. — После победы, которая принесла Пятиградью обильную добычу и многих рабов, все торговцы и прочие почтенные люди из разных стран стремятся прийти в долину Сиддим. Но здешний народ делается всё более ленивым и злонравным. Молодежь не помнит скудных довоенных времен и думает, что сегодняшнее изобилие было всегда и всегда будет. Они гнушаются работой своих предков — огородничеством, разведением коз и уток, ремёслами, даже торговлей: зачем, говорят они, если торговцы сами приносят в города все нужные продукты и вещи, а чёрную работу делают рабы. Вместо этого здешние юнцы выдумывают для себя какие-то странные занятия, вроде содержания домов, где молодые люди веселятся целыми днями. Или пересказывают друг другу за плату городские сплетни, при этом лгут без всякой совести. А иные вообще берут деньги за то, что на виду у всех оголяются, дерутся или совокупляются друг с другом, или со скотиной, или делают иные вещи, о каких я даже не желаю рассказывать. Их уже не влечёт просто сытая и спокойная жизнь, они ищут каких-то странных радостей...
— Вроде противоестественной любви? — уточнил Бхулак.
— Не только, хотя и это тоже, — ответил Даму. — То, что ты видел в городе днём — ещё малая толика того, что тут происходит ночами, за стенами домов... Колдовство, кровосмешение, членовредительство и убийства ради развлечения...
— А как же власти города, царь?..
— При старом, который был союзником Аврама в Войне царей, всё это было не очень заметно. Но он умер лет пять назад и городом теперь правит его младший сын, убивший своих братьев ради власти. Он родился на следующий год после войны. Красивый юноша... В городе его любят. Но он позволяет всё, что не угрожает его власти. И сам позволяет себе всё это...
— А что за обычай и случай с Лотом?
— При старом царе Лота в городе любили и уважали. А вот при новом... Он тоже на людях говорит, что они друзья, но ходят слухи, что Лот его очень сильно раздражает — своими обличениями нравов горожан и вообще слишком свободным поведением в царском дворце. Последнее время его туда уже и не зовут. Горожане же тоже перестали выказывать ему уважение, напротив, пошли разговоры, что чужак из маленького варварского племени слишком большую власть имеет в этом городе. Всё это, насколько я понял, копилось долго, но вчера прорвалось.
Даму помолчал и продолжил.
— Обычай дани плотью появился пару лет назад, но распространяется все больше, хотя власти делают вид, что ничего такого нет. Некоторые стали считать, что любой чужак, пришедший в их город, обязан предоставлять местным жителям своё тело для утех в любое время, когда те того потребуют. Никаких законов на этот счёт, конечно же нет... хотя кто знает, может и будут... Но такое случается всё чаще, хотя домогательствам подвергается не всякий гость города. И вот вчера разнёсся слух, что в доме Лота появились два пришельца невероятной красоты. Группа юношей из одного дома развлечений, о которых я говорил, опьянённые пивом и маковым настоем, решили потребовать дани плоти с этих пришельцев. Пока они шли к дому Лота, к ним присоединились и другие праздношатающиеся мужи содомские.
Тут до Бхулака дошёл смысл фразы, которую бросил ему в спину мужеложник у городских врат. Он вспомнил сальные взгляды, которые бросали на него некоторые из содомлян и ему стало неуютно. Не то чтобы он испугался, просто всё это было до тошноты омерзительно.
— Лот вышел из дома и просил нечестивцев оставить его гостей в покое, — продолжал Даму. — Он умолял их и даже предложил им своих дочерей для забавы...
— Какой отец может сказать такое? — вырвалось у Бхулака.
— Видимо, он был в полном отчаянье, — ответил Даму. — Что-то было в этих гостях... это чувствовали и негодяи, пришедшие за ними, и Лот... Негодяи не послушали его и готовы были уже ворваться в дом, как вдруг... что-то произошло. В городе об этом не хотят говорить, а я хотел бы знать... А вот и дом Лота.
Ничем особенным он из прочих богатых домов Содома не выделялся — разве что глухая стена из кирпичей на каменном основании, отделяющая его от улицы, была несколько выше прочих. В стене был единственный и довольно узкий вход, закрытый тяжёлой дубовой, обитой медными полосами дверью, косяк которой был весь испещрён охранными заклинаниями.
Даму ударил в неё дорожным посохам.
— Кто стучит в двери дома Лотова? — раздался зычный голос из-за стены.
— Даму, лекарь из Киэнги, я был тут вчера, — прокричал шумер. — Со мной почтенный господин Шипад, который имеет вести для хозяина дома сего.
— Я принёс почтенному Лоту привет от славного дяди его Аврама, — прокричал в свою очередь Бхулак.
Это была неправда — с Аврамом он никогда не виделся, хотя знавал отца его Фарру. Но говорить так велел ему Поводырь.
За дверью загремел бронзовый засов, и она распахнулась.
— Входите, путники, мой дом с радостью примет вас.
Бхулак удивился, сразу поняв, что роль привратника исполнял сам хозяин. Это был внушительного вида старик с длинной седой бородой, большой лысиной, но по виду всё ещё крепкий. По крайней мере, двигался он быстро и уверенно, словно молодой муж.
— Приветствую почтенного Лота, — низко поклонился Бхулак, примеру которого последовал и Даму.
— Приветствую и вас, добрые странники, — ответил хозяин. — Прошу, идите за мной.
Внутри дом тоже мало чем отличался от жилищ других зажиточных горожан. Вокруг квадратного центрального дворика с ямами для зерна, цистернами с водой и сводчатыми печами группировалось несколько комнат, покрытых общей глинобитной крышей. Над ними — ещё один этаж, плоскую кровлю которого окружала каменная балюстрада.
Бхулака поразила бросившаяся в глаза безлюдность крупной усадьбы. Впрочем, Лот сразу же объяснил её.
— Прошу простить меня за то, что сам принимаю гостей, — сказал он смиренно. — У меня уже много дней нет других домочадцев, кроме моих жены и двух дочерей, которые остались со мной. Все остальные дети, и родичи и слуги перебрались в город, говорят, им там удобнее...
По узкой деревянной лестнице они поднялись на второй этаж, в хозяйские покои, и уселись в низкой полутёмной комнате. Со двора послышались женские голоса и потянуло резким дымом — жена и дочь Лота пекли в печи пресные лепёшки. Вскоре они, источая одуряющий аромат свежайшего хлеба, горой возлежали на ковре, вокруг которого расселись хозяин и гости.
— Ещё у меня есть сушёные фиги и ранние финики, — говорил, словно оправдываясь, Лот. — с уходом слуг трудно стало с едой. Семье хватает, но вот для гостей... Вчера...
Он прервался, словно заговорил о том, о чём не стоит, и закончил почти весело:
— Зато вина ещё много!
Его как раз внесли дочери хозяина. Бхулак посмотрел на них с любопытством, вполне оправданным в свете его миссии. Если между ними и было сходство, то неуловимое, может быть, что-то общее в манере говорить и двигаться. В остальном они казались совсем непохожими: старшая — статная и фигуристая, с копной вьющихся рыжих волос, и младшая — невысокая, не столь роскошная телом, с большими поволочными голубыми глазами и трогательной родинкой над пухлой верхней губой. В отличие от старшей, явно более резвой и весёлой, она была задумчива и словно погружена в себя.
За девушками стояла мать, несколько высохшая, но привлекательная ещё дама. Информация Поводыря была, как всегда, точна — она была одной из дочерей Бхулака.
Теперь ему надо было изыскать способ остаться с ней наедине и пропеть свою Песню. А потом она должна была сделать так, чтобы Бхулак стал мужем её дочерей. Ему не очень нравилось это задание — и потому что не любил спариваться со своими детьми, и вообще... Так что охотнее женился бы на старшей — она была от другой, умершей уже жены Лота и не несла в себе крови Бхулака. Но наказ Поводыря был однозначен: жениться на обоих и произвести детей. Одного из сыновей следовало потом сделать царём Содома, а позже и всего Пятиградья. И ещё первосвященником сладострастного бога Ваал-Фегора. А дальше... дальше Бхулак не знал, да его это и мало интересовало.