Тогда Андрей подошёл ближе и услышал речь, которая никогда не получала обратной связи. Пётр просто говорил, что вздумается, прекрасно понимая, что даже если ему кто-то что-то скажет, он всё ровно не узнает слова ему адресованные. Он увидел садившегося рядом Андрея, но так и продолжал говорить, кормить птиц зерном и оставшимися кусочками хлеба.
– Только вы на войне видели как мне тяжко пришлось – Говорил он птицам-…Кушайте-с.…На.…– Он кинул небольшой кусочек хлеба.
– Это вы поэтому глухой? – По привычке спросил Андрей.
– Что? – Крикнул старик. – Я не слышу! Глухой я, понимаешь? На войну попал и слуха лишился. Лучше ты рассказывай мне свои тайны… Ко мне все в селе за этим приходят!
– А откуда вы знаете, что к вам за этим приходят? Вы же глухой…
– Что? – Дед посмотрел на Андрея абсолютно непонимающим взглядом. Он и вправду ничего не слышал, но, кажется, понял вопрос по одним только глазам.
– Я вижу, как приходят.… Ходят ко мне в дом и на улице подходят и говорят… И говорят… Они знают, что я ничего не услышу… Поэтому и готовы исповедоваться мне, как священнику.– Немного погодя, он добавил.– Ну чего же ты молчишь? Я слушаю, но не слышу. Коль пришёл, болтай свою жизнь. Осуждать не буду, я всё ровно глухой – Тут он по-доброму засмеялся и добавил.– Я всякое на войне видел.
В этот момент лицо старика пронзилось какой-то необыкновенной добротой и всепрощенским состраданием к людям, которые не способны ничего рассказать друг другу и потому вынуждены исповедоваться немощным и глухим.
– Знаете, дедушка Пётр.– Начал Андрей. – Я всегда скрываюсь и бегу от людей. Они в детстве меня часто обижали и говорили много дурного. Я даже помню людей, которые сначала были призваны Богом меня любить, но почему-то передумали и отдали меня в этот детский дом.
– Что-то глаза у тебя красные от слёз пока говоришь… Ты что плачешь? – Дед посмотрел на меня и сказал одну из тех фраз, которую он говорил всем, кто к нему приходит.
– Посмотри на птиц. – Он показал пальцем на ястребов и орлов, что парили высоко над землёй.– Как бы там не было тебе тяжело и грустно, но знай, что птицам, которые летают высоко, им всё равно. Всё равно на твои горести и печали, всё равно, что ты чувствуешь. Но если ты их не накормишь, не построишь им дом или храм, то вся твоя жизнь, это лишь случайно произошедшее событие, не приносящее ничего этим птицам.
– А для кого мне дома строить если…– Тут старик начал перебивать монотонной густой речью.
– Я когда молодой был, ещё до войны, дома строил, а потом уезжал. Так тепло было на душе от одной мысли, что мои стены кого-то берегут. Я тут, а дом там. Мои стены хранят чьё-то счастье или держат чьё-то горе. Это лучше, чем без стен.
Вдруг голос старика стали перебивать вернувшиеся из разных домов мальчишки. Десятки голосов хлынули волной на двух собеседников, сидящих на скамейке.
– Что ты с ним говоришь? Он же всё ровно глухой! – Смеясь, сказал один из мальчишек и коснулся плеча Андрея.
– Эй – крикнул парень, легким движением ног забравшийся на дерево – Помогите мне, я тут вообще-то важным делом занят. Мы же договорились, что все с утра будем делать тарзанку. Нам что, опять с берега в море прыгать?
– Сейчас помогу. – Один из них подал какую-то валяющуюся на земле палку и отдал её скалолазу.
Дед привстал и, не говоря ни слова, направился куда-то далеко. Андрей было хотел подбежать и попросить совета, да только толку в том не нашёл. Он лишь смотрел в след уходящему глухому старику, который не слышал ни детские радостные возгласы, ни морские волны. Пожалуй, единственное, что представляло для него ценность, это сияние солнца и довольные птицы, которые, выбираясь из петровского дома, взлетали ввысь.
Глава 10
После безвозвратных прыжков свет в вагоне начал приобретать розовый оттенок. Это солнце за окнами начало по-особому светить и открывать неизведанные места. Я огляделся вокруг и к ужасу заметил, как мало стало людей. Стук вдруг стал каким-то спокойным и, казалось, что что-то светлое вот-вот родится на лицах, оставшихся в поезде.
После долгого раздора эмоций и криков все резко утихли, и я заметил, как Джон начал засыпать. Его тело почти полностью погрузилось в дремоту и, опрокинувшись на кресло, оставалось безмолвным.
Я встал и побрёл по спящему и умиротворённому купе, в котором после долгого безумия вдруг наступила необыкновенная тишина.