– Да? А ты точно знаешь? Господи, да конечно, что же я за дура такая.
– Успокойся, успокойся. Пусть даже некоторые уйдут – ну что тут такого страшного?
– Их же осталось совсем мало, – вздохнула Гого. – Совсем-совсем мало. Нужно было навесить им эти чипы еще раньше, на берегу.
– На берегу нельзя, – ответил Андерхилл, не отрывая глаз от экрана. – Их там не поймаешь. Ноль-три, продолжаем сближение.
– Ноль-три, продолжаем сближение. Белые линии сходились все ближе и ближе.
– Иногда я сомневаюсь, а стоило ли все это затевать? – задумчиво, словно сама у себя, спросила Того.
– Ты что, всерьез? – изумленно вскинул глаза Андерхилл.
– Мы же делаем им больно. Я делаю им больно.
– Не так давно туземцы были на грани вымирания. – Андерхилл напряженно смотрел на экран. – По нашей, кстати, вине. Неразумная политика, завезенные нами болезни, – Господи, да в первые годы на них даже охотились. А потом дело резко изменилось к лучшему. Знаешь, с какого момента?
– С какого?
– С того, когда первого туземца подключили к сети. Когда люди смогли прочувствовать их чистоту и жизненную силу. Когда…
– Когда люди смогли мчаться вместе с оборотнями сквозь волшебство ночи, вместе с ними охотиться, вместе с ними спариваться… – Гого осеклась и густо покраснела. – Ну да, конечно, в этом есть что-то извращенное…
– “Что-то”? – презрительно фыркнула Гогетта. – Не “что-то”, а самое что ни на есть извращение.
– Да ну тебя, – отмахнулась Мариво. – Не нравится, так и не подключайся, никто тебя не заставляет.
– Нет, – решительно отрезал Андерхилл,– никакое это не извращение. Что может быть естественнее нормального, здорового интереса к физической стороне любви? Ноль-пять, и закрываем.
– Ноль-пять, закрываем.
Третий тралмастер включил излучатель, и тут же на поверхности океана появилась поперечная линия, замкнувшая треугольник. Увидев перед собой новую, неожиданную преграду, оборотни растерянно остановились, повернули назад. Третья, замыкающая створка пузырьковой завесы стала медленно двигаться к кораблю – сеть стягивалась. Стрела подъемного крана развернулась, свисавший с нее сачок пошел вниз.
– Скоро твоя, очередь, – сказал Андерхилл.
– Не так уж и скоро, – отмахнулась Гого. – Знаешь, а с тобой легко говорить.
– Спасибо. – Андерхилл внимательно всмотрелся в ее лицо. – А ведь тебя и вправду что-то беспокоит, только что именно?
Того опустила глаза, провела пальцем по рифленой рукоятке пневматического пистолета, сжала ее, отпустила.
– Я боюсь, что это не будет так здорово, как рассказывают. В смысле, теперь, когда они изменили форму.
– Так ты что, ни разу еще не пробовала?
– Я боялась.
– Попробуй, – ухмыльнулся Андерхилл. – Не пожалеешь.
Того немного помедлила, кивнула.
И снова кадры подводной жизни. Оборотни то выскакивали на поверхность, поднимая фонтаны брызг, то ныряли, чтобы ухватить зазевавшуюся креветку и перемолоть ее бритвенно-острыми зубами. Восприятие чиновника ограничивалось изображением на маленьком экране и звуком из паршивеньких динамиков, но даже его захватил бескрайний восторг этих существ.
– О-о! – хрипло протянула Гого. Темно-карие, миндалевидные глаза расширились. – О-о!
Гогетта мыла посуду. Дверь распахнулась, и в комнату влетела Мариво в мокром от дождя плаще, с огромной охапкой цветов.
– У вас мало времени, – сказала она чиновнику, расставляя цветы по вазам, – так что мы вырезали несколько часов и перейдем прямо к Приливу.
Океан ревел. Чуть не вся команда “Атлантиды” высыпала на палубу и столпилась у правого борта. Посмотреть было на что – вода вздыбилась огромным горбом, словно планете надоел старый горизонт и она решила обзавестись другим, повыше. “Атлантида” чуть накренилась и замерла в ожидании, уже подхваченная краем полярного цунами. Сутки назад где-то там, далеко на севере, в океан выплеснулась чудовищная масса растаявшей полярной шапки; огромный корабль шел вверх, легко и плавно, словно игрушка в ладони великана.
Новая последовательность крупных планов – расширенные глаза, напряженные лица. Люди застыли в благоговейном ужасе.
– А как они отсюда выберутся? – Сам того не желая, чиновник заразился волнением давно умерших персонажей давно окончившегося спектакля. – Они что, не хотят спастись?
– Конечно, нет.
– Так что же, они хотят умереть?
– Конечно, нет.
Изображение задрожало, слегка поплыло, а затем человеческая плоть превратилась в металл. Некий фокусник трансформировал “Атлантиду” в кошмарный корабль мертвецов. В “Летучего голландца” со штатной командой из скелетов – и с атомными двигателями.
– Двойников изобрели на Миранде, – гордо сообщила Мариво. – Мы это сделали первыми.
Скелеты снова оделись плотью.
Над морем повисло тяжелое, гнетущее спокойствие. Зеркальная, без единой морщинки поверхность воды натянулась до предела; чудовищный вал закрыл полнеба – и все еще продолжал расти. Штиль закончился, подул резкий, пронзительный ветер.
Еще несколько томительных, звенящих от напряжения минут, и вал подкатился под “Атлантиду”, вскинул ее на свой гребень; следом за валом двигалась сплошная, от горизонта до горизонта, стена белой, безумной ярости – полосовой шквал. Члены экипажа стали инстинктивно двигаться друг к другу, сбиваться в маленькие кучки.
Глаза Гого возбужденно сверкали. Она закусила губу, откинула с лица прядь растрепавшейся косички, решительно шагнула к Андерхиллу, попыталась его обнять.
Андерхилл резко отстранился. Брезгливый взгляд тралмастера говорил красноречивее всяких слов:
– Ты всего лишь женщина.
Шквал ударил “Атлантиду” в борт, палуба наклонилась, а затем и вовсе исчезла с экрана.
Мариво мечтательно вздохнула, Гогетта сжала руку сестры, отпустила и стала хлопать в ладоши. Мариво последовала ее примеру.
В какой-то там далекой студии актеры поднялись с потертых кожаных кушеток и раскланялись.
Лицо Мариво стало холодной, бесстрастной маской. Дом, сестра, камин – все это заплыло дымкой, растворилось.
– Первые трупы выкинуло на берег через неделю.
– Что?
– С радиационными ожогами. Мы думали, что понимаем туземцев, – и ошиблись. Мы не знали, что трансформация затрагивает химизм их мозга. А может – просто психологию. Так или иначе, но предупредительные сигналы, отгонявшие их от передатчиков, не подействовали. Туземцы жались к башням, и не просто к башням, а прямо к реакторам.
Безумие, самоубийство. Возможно, излучение стимулировало их половой инстинкт. Или просто хотели погреться. Спросить не у кого.
Мариво зажмурилась и всхлипнула.
– И ведь мы ничего не могли сделать – ровно ничего. Грозы, ураганы, – о том, чтобы пробиться к башням, не было и речи. А вот передачи пробивались. И мы не могли их выключить – конструкторам и в голову не пришло, что такое вдруг потребуется. И все время, пока туземцы умирали, передатчики транслировали их мучения на все побережье. Ну и что, казалось бы, страшного, не хочешь – не подключайся. Но это было вроде как сломанный зуб во рту – язык все время его ощущает. Боль притягивает, гипнотизирует, и своя боль, и чужая. Лично я их слушала.
На Континент обрушилась волна горя и тоски, мощная и неудержимая, как Великий прилив. Только что жизнь была яркой и прекрасной, прошел день, другой, и она стала серой, бессмысленной. Прежде мы были народом оптимистичным, уверенным в себе, а теперь… мы потеряли перспективу, веру в будущее. Некоторые из нас находили в себе силы не слушать, но им передавалось настроение окружающих.
Если бы не сестра, я, пожалуй, умерла бы с голоду. Она кормила меня с ложечки, насильно, целую неделю. Она разбила мои серьги, заставила меня вернуться к жизни. Но я почти разучилась смеяться. Некоторые люди умерли. Другие сошли с ума. Мы стыдились смотреть друг другу в глаза. Когда внепланетные власти решили отобрать у нас науку – то немногое, что от нее осталось, – мы почти не протестовали. Сами виноваты, так какие могут быть возражения? Расцвет нашей технологии окончился, наступила долгая холодная зима.