– Полегче, полегче.
Молоденький эвакуатор, один из тех смешливых соседей, говорил с густым северным акцентом – правоохранительные органы Приливных Земель комплектовались обычно из уроженцев западных провинций, Блэкуотера и Вайнленда.
– Завтра последний дирижабль. Вот они и подчистили свою кладовку.
Его берет, засунутый под погон, был украшен роскошным петушиным хвостом.
Чу молча подняла глаза. Через несколько секунд словоохотливый солдатик покраснел и отвернулся.
Рядом со столиком, в нише, стоял телевизор; чиновник включил первый попавшийся канал – и нарвался на учебный фильм по обжигу горшков. Рабочие закупоривали вырытые в глине туннели. В каждом из них оставлялись две узкие щели, одна – внизу будущей двери, другая – в конце туннеля, вверху. Дальше все известно – сейчас они подожгут сложенные внутри дрова, над землей поднимутся столбы дыма – привидения умерших, разрубленных на куски деревьев. Столбы расплывутся, сольются в сплошную пелену, заслонят солнце. Сперва эти инструкции показали по одному из правительственных каналов, с тех пор фильм крутили чуть ли не каждый день. Его уже не то что не смотрели, но даже вроде и не замечали.
– Температура, необходимая для оплавлепия стен…
Чиновник ткнул другую кнопку,
– Мой брат погиб в океане! Что я мог поделать? Я же, собственно говоря, ему не сторож.
– Ты что, смотришь это дерьмо? – удивилась Чу.
– Да как-то затягивает.
– А вот этот говнюк, который тощий, он кто такой?
– Вопрос, прямо скажем, интересный. Вроде бы это – Шелли, двоюродный брат Идеи – ну, той маленькой девочки, которая увидела носо… тьфу, едино рога. Но у Идеи два двоюродных брата, однояйцовые близнецы.
Чу презрительно фыркнула:
– Ну да, конечно, это очень неправдоподобно. С другой стороны, подобные вещи случаются даже во Внутреннем круге – хотя и нечасто. У них даже разработана специальная методика генетической маркировки, как раз для таких вот накладок, чтобы можно было пометить близнецов как разные личности.
Но Чу уже не слушала. Она тоскливо смотрела в открытую дверь на серую пелену дождя. Вокруг смеялись и болтали официантки и поварихи, солдаты и штатские клиенты – веселые, даже чуть опьяненные ожиданием близких, решительных перемен.
– Ну хорошо, хорошо. Да, я его убил. Я убил своего брата! Ну что, легче тебе стало?
– Господи, – сказала Чу. – Это самая тоскливая дыра во всей Вселенной.
Дождь сделал доски настила скользкими, как рыбья чешуя; чиновник следовал за Чу, взмахивая отставленным для равновесия чемоданчиком и непрерывно ругаясь. В одном месте им пришлось пробираться чуть не по щиколотку в воде: лестница наверх, обшитая в прошлом досками, обвалилась, превратилась в обычную канаву, а сейчас, во время дождя, – в русло ручья.
– Завтра последний дирижабль, – напомнила Чу. – Я реквизировала два хороших места.
Чиновник нечленораздельно буркнул и помотал головой.
– Брось. Пропустим дирижабль – придется выбираться отсюда телячьим кораблем, вместе с голодранцами. – Она раздраженно подергала свой опознавательный браслет. – А ты знаешь, что там творится? Грязь, вонища, теснота такая, что ни встать ни сесть…
Они еле увернулись от упавшего сверху ящика. Ящик с грохотом обрушился на дорожку, отскочил, перепрыгнул через бровку, покатился, все ускоряясь, по склону и шумно плюхнулся в реку. Мародеров, прочесывавших брошенные кладовые, интересовало очень немногое, большую часть вещей они попросту расшибали и выкидывали. Внизу, под обрывом, вода были густо покрыта хламом; ленивое течение крутило никому уже не нужные вещи, относило их от берега, увлекало к далекому Океану. Старые матрасы и засушенные цветы медленно намокали и тонули, корзины и кресла, разбитые шкафы и скрипки плыли гордо, как игрушечные кораблики. Прежде у мародеров не было Денег, чтобы купить эти вещи, а теперь не было денег, чтобы заплатить за их перевозку; судя по ликующим, опьяненным крикам, несчастные ублюдки ощущали себя мстителями, борцами за справедливость.
Опасливо поглядывая вверх, Чу и чиновник подошли к горшку, над дверью которого висело выцветшее изображение серебристой скелетовидной фигуры. Платное предоставление терминала являлось единственной законной коммерцией этого заведения, единственным его raison d'etre, хотя все прекрасно знали, что в действительности здесь функционирует единственный в Клей-Бэнке пуб личный дом.
– А что насчет флаера? – спросил чиновник. – Как там, в Каменном доме, чешутся или нет?
– Нет. И теперь, пожалуй, никогда не почешутся. Слушай, мы столько здесь проторчали, что у меня задница мохом обросла. Мы сделали все, что могли, и ничего уже больше не сделаем – след давно остыл. Да и вообще на хрена нам флаер? Мотать отсюда надо.
– Я тщательно обдумаю изложенные вами соображения.
Чиновник вошел в бордель. Чу осталась под дождем.
– Давненько я здесь не был, – сказал чиновник.
Квартира Корды поражала размерами – особенно если вспомнить, что находилась она в городе, где простор прямо пропорционален богатству. Пол огромного помещения был разбит террасами и засеян травой, каменные орудия, развешанные по чуть наклонным стенам, освещались лучами софитов, отраженными от вращающихся порфировых колонн. И везде – мучительная чистота, неестественный, почти нездоровый порядок. Даже кадки с карликовыми вишневыми деревцами расставлены зеркально-симметричными парами.
– Так ты и сейчас не здесь, – сухо огрызнулся Корда. – Чего это ты беспокоишь меня дома? Подождать не мог? Конторы не хватает?
– В конторе ты меня избегаешь.
– Ерунду мелешь, – нахмурился Корда.
– Прошу прощения.
На пороге появился человек в белой керамической маске и свободной накидке – очевидный денебец.
– Сейчас будут голосовать, вас ждут.
– Подожди меня здесь, – кивнул Корда чиновнику. – А ты, Вас ли, разве не идешь? – добавил он, глядя на человека в маске.
Белое безглазое лицо взглянуло на Корду сверху вниз.
– Я тоже подожду здесь, так будет лучше для всех. Сейчас обсуждают мое членство в комитете.
Денебец вышел на середину комнаты и застыл. Его голова была скрыта под капюшоном, руки терялись в рукавах накидки. В этом человеке чувствовалось нечто не совсем человеческое – его движения были слишком уж точными, грациозными, неподвижность – слишком полной. Чиновник неожиданно понял, что видит перед собой редчайшее творение – постоянного двойника. Их взгляды встретились.
– Я вас нервирую, – сказал Васли.
– Нет, нет, что вы. Просто…
– Просто вас смущает моя внешность. Нельзя, чтобы излишняя щепетильность принуждала вас ко лжи. Я верю в правду. Я – смиренный слуга правды. Будь моя воля, я не оставил бы в мире ни лжи, ни двусмысленных уверток, не оставил бы ничего спрятанного, укрытого, запертого, все было бы доступно взгляду любого желающего.
Чиновник подошел к стене, окинул взглядом каменные орудия. Наконечник остроги с Миранды, наконечники стрел с Земли, копалки для червей с Говинды…
– Не хотелось бы вас обидеть, но вы рассуждаете как информ-свободник.
– Естественно. Я – информ-свободник и ничуть этого не стесняюсь.
“Информ-свободник? Не скрывающий своих взглядов? Разгуливающий на свободе?” – Чиновник взирал на денебца как на некое мифическое чудище, как на говорящую гору, как Идеи – на своего единорога.
– Правда? – глуповато переспросил он.
– Конечно, правда. Я оставил свой родной мир с единственной целью – передать вашему народу накопленные мной знания. Нужно быть крайним радикалом, чтобы собственными руками поломать свою жизнь. Нужно иметь большую решимость, чтобы обречь себя на существование в обществе людей, которых смущает твоя внешность, твое присутствие, людей, которые считают глубочайшие твои убеждения преступными и – что самое главное – абсолютно не интересуются тем, что ты хочешь им сообщить.