– Да, но сама концепция свободы информации является…
– Излишне радикальной? Опасной? – Васли широко раскинул руки. – Посмотрите, разве я выгляжу опасным?
– Вы хотели бы предоставить всем желающим доступ к любой информации.
– Да, всем и к любой.
– Вне зависимости от возможных последствий?
– Послушайте. Ваше общество ведет себя как маленький мальчик, гулявший по польдеру и обнаруживший дырочку в плотине. Вы затыкаете дырочку пальцем, и вода перестает просачиваться. Но море поднимается и давит сильнее – немножко сильнее. Края дырки выкрашиваются, дырка растет, приходится затыкать ее кулачком. Затем вы засовываете в проем всю руку, по самое плечо. Еще какое-то время, и вы залезли в проем с головой, заткнули его своим телом. Пролом продолжает расширяться, вы раздуваете грудь и живот. Но море никуда не делось, оно все поднимается. И тут вы наконец убеждаетесь, что все ваши усилия были тщетны.
– Ну и что же, по вашему мнению, нужно делать с опасной информацией?
– Контролировать ее! Быть владыками информации, а не ее заложниками!
– Каким образом?
– Не имею ни малейшего представления. Но я один, а если бы вы, все вместе, употребили все знания и силы, растрачиваемые ныне на тщетные попытки… – Васли оборвал фразу на полуслове. Некоторое время он смотрел на чиновника, а затем глубоко вздохнул и продолжил, совсем уже другим голосом:
– Простите меня, пожалуйста. Я не смог себя сдержать, сорвал на вас свою злость. Сегодня утром мне сообщили, что мой оригинал – Васли, каким я был прежде, человек, считавший, что ему есть чем поделиться с вашим народом, – что он умер. Я не успел еще оправиться от удара.
– Примите самые искренние мои соболезнования. – Чиновник не решался посмотреть в белое, ничего не выражающее лицо. – У вас большое горе.
Васли покачал головой:
– Я даже не знаю, плакать мне или смеяться. Он был мной, и в то же самое время именно он лишил меня тела, приговорил меня к одиночеству, к смерти в чужом мире.
Безглазое лицо смотрело вверх, сквозь тысячи уровней летающего города, во внешнюю темноту. Во мрак кромешный.
– Я хочу пройти – хотя бы еще раз – по лугам Сторра, вдохнуть запах чукчука и руу. Увидеть, как среди западных созвездий сверкают фойблы, услышать пение цветов. После этого можно и умереть.
– Вам никто не мешает вернуться.
– Вы путаете сигнал с сообщением. Конечно же, я могу просканировать себя и передать сигнал домой. Но я-то останусь здесь! И если я даже убью себя после передачи сигнала – что это изменит для меня? Я успокою совесть своего двойника – но я умру здесь.
Денебец искоса взглянул на электронное тело чиновника.
– Вряд ли вы меня поймете. Спорить было бессмысленно.
– Простите мое любопытство, – сменил тему чиновник, – но чем именно занимается ваш комитет?
– Вы имеете в виду Гражданский комитет по предотвращению геноцида? Сфера деятельности нашего комитета четко определена его названием. Любая колонизованная система – в том числе и наша, из которой я родом, – неизбежно сталкивается и с проблемой сохранения индигенных рас. Самой Миранде ничто уже не поможет, однако изучение ее опыта приводит к очень интересным заключениям.
– А не слишком ли вы торопитесь с выводами? – осторожно заметил чиновник. – Я лично… э-э… знаком с людьми, которые видели оборотней, даже разговаривали с ними, и все это – буквально на днях. Вполне возможно, что коренные мирандианцы сумеют выжить.
– Нет, не сумеют.
– Но почему? – удивился чиновник.
– Для каждого вида существует минимальная численность замкнутой популяции. Любая меньшая популяция обречена на гибель – ей не хватит гибкости, чтобы приспосабливаться к естественным вариациям внешних условий. И дело тут даже не в количестве особей, а в богатстве генофонда, в его разнообразии. Простейший пример. Вымирают какие-нибудь орлы или там воробьи, и осталось их, скажем, всего десять штук. Вы бросаетесь на спасение, оберегаете птиц от всех неприятностей, доводите их численность до многих тысяч. И все равно огромная эта стая состоит из десятка генетически различных особей – только многократно повторенных. Генофонд ее хрупок и неустойчив. И в какой-нибудь злополучный день все ваши птицы погибнут. Случайная болезнь, которая убьет одну из них, убьет и всех остальных. И не обязательно болезнь – причин может быть сколько угодно.
Если оборотни и сохранились, то в очень малых количествах, иначе все бы о них знали. Корда придерживается иного мнения, но это у него так, заскок. А существование нескольких особей не значит ровно ничего – как раса, как народ они погибли.
Чиновник хотел возразить, но не успел.
– Вас просят, – поклонился Васли появившийся на пороге Корда. – Не сомневаюсь, что решение Комитета доставит вам радость.
Только зная Корду как облупленного, можно было понять смысл этой преувеличенной галантности: минуту назад заведующий оперативным отделом потерпел одно из очень редких в его жизни поражений.
Васли коротко кивнул чиновнику и удалился; Корда проводил денебца задумчивым взглядом.
– Вот уж не думал, – заметил чиновник, – что вы интересуетесь оборотнями.
– Собственно говоря, я только ими и интересуюсь, – пожал плечами Корда и тут же осекся. – Ну, в том, конечно, смысле, что они – единственное мое хобби.
Запоздалая поправка звучала жалко, неубедительно. Внезапно все прошлое предстало в совершенно новом свете. Тысячи мелких, случайных замечаний Корды, сотни пропущенных собраний, десятки странных изменений политики – все эти малопонятные обстоятельства выстраивались в стройную, логичную систему. Чиновник изо всех сил старался, чтобы неожиданное откровение не отразилось на его лице.
– Так в чем там дело? – поинтересовался Корда. – Какая у тебя такая сверхсрочная необходимость?
– Мне нужен флаер. Я жду несколько недель, а Каменный дом ни мычит ни телится. Если вы на них немного нажмете, я сверну это дело буквально за сутки. Я знаю, где искать Грегорьяна.
– Знаешь?
Несколько секунд Корда молчал, пристально изучая лицо чиновника.
– Хорошо, – кивнул он, берясь за клавиатуру, – будет тебе флаер. Завтра утром, у Тауэр-Хилла.
– Спасибо.
Корда явно хотел сказать что-то еще, но мялся в необычной для себя нерешительности. Он смотрел то на чиновника, то куда-то в сторону и наконец удивленно спросил:
– А что это ты уставился на мои ноги?
– Ноги? – в свою очередь удивился чиновник. – Да нет, ничего такого, я просто задумался.
Он действительно задумался. Задумался о том, что многие люди пользуются предметами роскоши, доставленными из других звездных систем. Автоматические транспортники ползут от звезды к звезде с выматывающей душу медлительностью, но зато строго по расписанию. И не только отец Грегорьяна предпочитает чужеземные сапоги.
Красные кожаные сапоги.
Чиновник дезактивировал двойника и выключил терминал. Сквозь открытую наружную дверь в холл публичного дома лился жемчужно-серый предзакатный свет. Тишина – как в гробу. Вышибала сидит на ободранном колченогом стуле и то ли спит с открытыми глазами, то ли осоловело смотрит на дождь. Туннели, ведущие в глубь склона, кажутся черными дырами.
Прикрыли лавочку, окончательно.
Страх, смешанный с облегчением, быстро прошел – чиновник сообразил, что еще слишком рано, что женщины просто не вышли еще на работу.
– Извините, пожалуйста…
Толстенький коротышка с курчавыми, сильно поредевшими волосами, смехотворно непохожий на классического вышибалу, поднял голову и окинул чиновника тусклым, безразличным взглядом.
– … Я хотел бы увидеть одну женщину, которая здесь работает… – Чиновник с ужасом сообразил, что не знает настоящих имен этих женщин – только клички, подслушанные из пьяных солдатских разговоров, – Хрюха, Коза, Кобыла… – Такую высокую, с короткой стрижкой.
– Посмотри в закусочной, наверное, она там.
– Спасибо.
Чиновник ждал Кобылу, затаившись рядом с закусочной, в темном, неизвестно куда ведущем проеме, из которого успели уже выломить дверь. Печальный призрак, безгласный и невидимый, с завистью взирающий на мир живых. Стоять снаружи, у всех на виду, он не решался.