– Хорошо, только зачем это все?
– Чтобы защитить нас от экзистенциального Ужаса. – Женщина поправила шляпку. – Дело в том, что все агенты – личности искусственные. Мы являемся такими совершенными копиями базовой личности, что никогда и не вспоминаем о своей искусственности. Мы возникаем, живем какие-то там минуты или часы, а затем подвергаемся уничтожению. Замечая в своей памяти долгие провалы, мы бы поневоле задумывались о неизбежном – и скором – уничтожении. Нам пришлось бы осознать, что мы не столько воссоединяемся с личностью базовой, сколько попросту умираем. В результате многие из нас перестали бы возвращаться к своим оригиналам. Дворец Загадок наполнился бы толпами ; призраков. Ну как, теперь вы меня понимаете?
– Д-да… пожалуй, да.
Рядом с очередным информационным причалом женщина остановилась.
– Было очень приятно познакомиться. Однако в эту смену мне нужно побеседовать еще минимум с пятью людьми. Работа есть работа.
– Секундочку, – остановил ее чиновник. – А в чем она состоит, эта ваша работа?
– Распространяю слухи, – озорно улыбнулась женщина.
Она махнула рукой и исчезла.
Цензурная купюра.
Пройдя через контрольно-пропускной пункт, чиновник оказался в информационном аналоге дальних астероидов.
– Б-р-р, – поежился он. – Сколько ни ветречаюсь с этими тварями, а каждый раз мурашки по коже.
Охранник имел столько дополнительных искусственных органов, что было уже не разобрать, человек это или машина. Глаза, прикрытые посеребренными полупрозрачными пластинами, изучали чиновника с чуть ли не сексуальной жадностью.
– На то они и рассчитаны, – ухмыльнулся он, – чтобы каждый боялся. Но это так, ягодки. А вот если, не приведи Господь, эти красавцы возьмутся за тебя всерьез, ты на собственной шкуре почувствуешь, что они много страшнее, чем кажется на первый взгляд. Так что, если задумал какие глупости – выкинь из головы и забудь.
Приемная подавляла своими размерами. Ангар вроде тех, где стоят дирижабли, только еще больше, гораздо больше. Помещение настолько огромное, что в нем периодически образовывались тучи, шел дождь. И занимала это помещение одна-единственная женщина, огромная и голая.
Земля.
Стоя на четвереньках, она напоминала скорее животное, чем человека, – животное страшное, преисполненное дикой, свирепой мощи. Ее обильная плоть грузно обвисла. На руках и ногах – железные кандалы, грубая визуализация тонких, неимоверно могучих сил, сковавших Землю, чтобы навеки удержать ее на задворках Системы. Страшнее всего был запах – едкая смесь мускуса, мочи и прокисшего пота. Запах зверя, сильного и опасного.
Сейчас, рядом с этим воплощением планеты, чиновник не мог отделаться от неприятного предчувствия, что в тот момент, когда Земля всерьез рванется на свободу, ее не удержат никакие оковы и сторожа.
Вокруг великанши были построены леса. На многочисленных помостах стояли исследователи. Каждый из этих людей и роботов вел себя так, словно Земля говорит с ним и только с ним – хотя чиновнику казалось, что ее лицо повернуто совсем в другую сторону. В его сторону.
Чиновник вскарабкался на помост, воздвигнутый вровень с огромными грудями. Теперь он видел каждую деталь, каждый дефект этих круглых, обвислых континентов плоти. Под неровной, пористой кожей струились синие вены. Во впадине между грудями ярко алели два прыща – с человеческую голову каждый. Черные сморщенные соски, окруженные бугристыми, молочно-розовыми ореолами. На краю одного из ореолов – черный, круто изогнутый волос. Волос толстый, как бревно.
– Э-э… привет, – промямлил чиновник.
Земля опустила голову, окинула чиновника безразличным взглядом. Простое, некрасивое лицо с тусклыми, как булыжники, глазами. Получи она право выбора, наверняка сделала бы себя посимпатичнее. Но даже и в этом навязанном Земле облике чувствовались мощь и величие. Чиновника охватил холодный, мертвящий ужас.
– Я хотел задать тебе несколько вопросов, – неуверенно начал он. – Можно, я буду задавать тебе вопросы?
– Я всегда отвечаю на вопросы, только поэтому меня здесь и терпят. – Голос Земли, сухой и бесстрастный, походил на оглушительный шепот. – Спрашивай.
Чиновник проделал весь этот путь, чтобы спросить о Грегорьяне, но заговорил, к собственному своему удивлению, совсем о другом.