– Скажи мне, в каком ты окажешься положении, если он не объявится?
– Представь себе положение человека без денег, без родных, без работы.
– А как ты раньше жил?
– Тысячами ворочал, а остались одни десятки.
– Чем ты занимался?
– Ничем.
– Почему бы тебе не подыскать работу?
– Любая работа ничего не стоит но сравнении с той, которую мог бы устроить отец.
– Не понимаю.
– Просто поверь мне.
– 3аймись торговлей.
– Капитала нет и опыта.
– Устройся на службу.
– Нет профессии, нет рекомендаций.– После паузы добавил: – Факт остается фактом: я ни на что не гожусь.
– Кроме любви, – сказала она, игриво перебирая волосы на его груди.
Он улыбнулся в темноте.
– Видишь, как жизнь нас мотает.
– Да, дело сложное. А муж мой – ненадежная опора. – До чего же он стар.
– Верно. Я бы сказала больше: он из тех стойких долгожителей, о которых говорят, что смерть про них забыла.
– Да, жизнь его в любом случае дольше, чем жизнь тех денег, что у меня остались.
– Послушай, он может что-то учуять. Нам больше не надо встречаться.
Он прижал ее руки к своей груди и сказал:
– В случае чего сбежим.
– Я готова, но что мы будем делать дальше?
– Боже мой, даже любовь не имеет ценности без помощи моего отца.
– Ты думай, а не мечтай.
– Ты хочешь сказать, что нам нужно подождать?
– Смерть.
– На пути к ней мы по опередим. Иногда мне кажется, что он меня похоронит. Он абсолютно ничем не болеет, а у меня и печень, и увеличенные миндалины. Кроме того, он очень подозрительный. Боюсь, что я больше не смогу приходить к тебе.
– Я тогда сойду с ума.
– Я тоже, а что толку?
– Ожидать – несерьезно, бежать – бесплодно, телефонный звонок остается мечтой.
– А что же делать?
– И правда, что делать?
– Мне кажется, остается только бежать.
– Никогда.
– Тогда – ждать.
– И не ждать.
– Ну а что? Что?
– Ох, раз уж мы такие нерешительные, лучше прекратить наши свидания.
Он зажал ей рот ладонью – Нет уж, лучше умереть.
– Смерть,– выдохнула она и, словно подсказывая, повторила: – Конечно, смерть.
Он внутренне содрогнулся от того, каким тоном она это сказала. Нервы напряглись до предела, сердце дало перебой. Воцарившееся молчание давило. Он спросил:
– Ну, что ты вдруг замолчала?
– Устала. Не задавай мне больше вопросов.
– Но мы ведь так ничего и не придумали.
– Я не вижу выхода.
– И все же он наверняка существует.
– Какой?
– Это я тебя спрашиваю.
– А я тебя.
– Я надеялся, что ты вот-вот скажешь что-то важное.
– Нет у меня никакого мнения на этот счет. Но есть мечта, вроде твоей об отце. Как можно скорее унаследовать эту гостиницу, деньги и все имущество. И никогда не расставаться с тобой.
– Ах-х…
– Наша с тобой общая беда – когда мы не способны действовать, то предаемся мечтам.
– Но ведь мечта иногда внезапно сбывается.
– Как?
– Ну, просто сбывается сама собой.
– Что-то голос твой слабоват. Сам себе не веришь?
– Да. Ну и что же?
– Ничего. Придет рассвет, а мы так ни до чего не додумались. Просто высказались.
Она оделась в темноте. Он следил за передвижением ее призрачной фигуры. Перед дверью обменялись быстрым поцелуем, и она ушла.
Когда он залез под одеяло, его охватило щемящее чувство уныния. Мрак цвета смерти. Мрак могилы, в которой покоится твоя мать. Когда судья зачитал приговор, она чуть не задушила его. А в тюрьме сказала: «Я знаю подонка, который заложил меня. Убью его». Когда-то ты была прекрасна и полна сил. Что же сделала с твоим здоровьем тюрьма! Мне не забыть твою любовь ко мне. Какое облегчение было бы признаться во всем Ильхам. Она воплощение честности, а ты ей выдаешь только цепочку лжи. Отец, ну почему ты так упорно скрываешься? И он отвечает: «Твоя мать думала, что убила меня. На самом деле это я убил ее». «Ага! Ты боишься, потому что ты убийца, но я узнаю, как разыскать тебя». А Ильхам ты изнасилуешь. Она будет, конечно, яростно сопротивляться. Будет кричать, не пытаясь прикрыться в своем разорванном платье: «Убью тебя!» Нет, это я убью тебя, чтобы скрыть свое преступление.
На рассвете раздался голос муэдзина. Значит, он ни минуты не спал, но помнил, что насиловал и убивал. Успокоил себя тем, что, наверное, сон все– таки прокрался к нему в эту ночь, когда он и не подозревал. Возможно, и бессонница ему приснилась. Он снова проснулся в семь часов, открыл окно, увидел туман, ползущий по улицам. Небо затянуто тучами. Донесся голос нищего: «Таха, о венец моего прославления, прекрасноликий».
Сабир уже подходил к двери салона, когда увидел дядюшку Халиля. Тот спускался по лестнице, опираясь на руку Али Сурейкуса, на голове чалма. Сабир сел и издали посмотрел на него, на его жилистые, дрожащие руки, на черный платок – куфию, прикрывающий худую шею. Самое доброе дело, которое ты можешь сделать, немощный старик,– это умереть. Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. Ты не можешь спать без снотворного и долгого массажа, который тебе делает Керима. Свое счастье ты строишь на ее бесплодном сострадании. Для меня теперь все решится так: либо появится мой отец, либо исчезнешь ты. Однажды он уже чуть не совершил убийство в клубе «Каннар». В проходе к туалету путь ему преградил морской офицер и сказал: «А ну, брысь с маяка, а не то…» Они сцепились в беспощадной драке, на Сабира сыпались удары, и он зверски бил в ответ. Остановился, лишь когда противник свалился без памяти. В тот момент он не думал о победе, а поддался безумному желанию прикончить поверженного. Подоспел официант, бросился на него с криком: «На виселицу захотел?!» На рассвете мать причитала: «Ой, беда! Я едва не потеряла тебя. Если какой-нибудь негодяй мешает тебе, скажи мне. Я могу отправить его в могилу». Она слов на ветер не бросала. Был случай, когда по приказу матери один из помощников убил ее соперницу и скрылся в Ливию. В Александрии говорили, что это дело рук Бусеймы Омран. Но где доказательства? А ты, дядюшка Халиль, очень мало изменишься после смерти.