– Проклятье!
– Ничего не поделаешь. Я должна уходить.
– И я увижу тебя только после его смерти?
– Повторяю: ничего не поделаешь.
– Ну, это как сказать. Они смолкли, в темноте прислушиваясь к шепоту тишины. Он вдруг сказал:
– Ты мне уже некоторое время делаешь намеки, напоминая об одном разговоре, свидетельницей которого была только ночная тьма. Давай поговорим начистоту о том, что… я убью его.
– Тебя тогда этот разговор смутил, – обеспокоенно сказала она. – Я его больше не затевала. Я ведь не бессердечная тварь. Единственная моя слабость в том, что я безумно люблю тебя. Нет, лучше ждать нам обоим.
– Пока он не умрет в возрасте своей сестры?
– Пусть Аллах распорядится, как ему угодно.
Он ощутил железную решимость, поднялся во мраке в порыве отчаяния, но тут же сел. Несмотря на прохладу, его бросило в жар.
– А что потом?
Она молчала. Темнота стала плотной, как удушливый дым.
– Ну? Не теряй времени. Что после убийства?
До него донеслось едва различимое бормотанье, словно она хотела что-то сказать, но в горле пересохло. Потом услышал ее глухой, будто из подземелья, голос:
– Переждем какое-то время. Зато в безопасности… Можем тайком встречаться где-нибудь. А потом – я буду твоей со всем своим богатством. Он стиснул кулаки и сказал:
– Отчаяние не дает нам иного выхода и времени для выбора.
– К сожалению.
– Но что я должен сделать?
Она ответила после паузы, которая показалась ему слишком краткой:
– Изучи здание, примыкающее к гостинице.
Ого! Так она все продумала. В этой прелестной головке готов план преступления. Все ей прощается, поскольку делается во имя любви.
– Квартиры арендуются там портными и торговцами на длительные сроки. Ночью они покидают здание. Войти в дом и выйти ничего не стоит.
– Это в том доме?
– Ну да. Крыша его впритык к нашей.
– То есть перейти легко?
– Да. Перейдешь на нашу крышу и подождешь его в квартире.
– Он, кажется, поднимается к себе между восемью и девятью вечера?
– Лучше сделать это в тот день, когда я ухожу в гости к матери, что случается каждый месяц регулярно в одно и то же время.
– Просто не верится – всего только месяц прошел, как я здесь живу, – сказал Сабир с удивлением.
– После этого тебе не составит труда вернуться обратно.
– Мы то и дело слышим о подобных преступлениях, когда их раскрывают,– сказал он смущенно.
– Потому что мы узнаем только о раскрытых преступлениях,– ответила она холодно.
Да, она великолепна. Как твоя мать. А пожалуй, и похлеще.
– И это все?
– Нет. Нужно совершить кражу, чтобы навести полицию на ложный след, подсказать им мотив преступления.
– А что украсть?
– Это предоставь мне. И смотри не оставь улик. Ищейки идут по следам.
– Что ж… похоже, что это вполне надежное дело.
– Жизнь у нас одна. Если она сомнет тебя, мне тоже конец. И другого выхода для нас нет, как найти путь, чтобы покончить с этими страданиями, с этим безумием.
Он растерянно покачал головой.
– Безумие. Безумие… Ты веришь, что наш план осуществим и мы действительно начнем новую жизнь?
– Как следует изучи дом, – холодно ответила она.
У тебя на это считанные дни. И смотри, чтоб ни одна душа не увидела, как ты переходишь с крыши на крышу. В тебе достаточно смелости и дерзости, или я просто ничего не понимаю в людях.
Он задумался, а она добавила:
– Давай повторим с самого начала. Шаг за шагом, чтоб ничего не упустить.
10
Он мелкими глотками выпил молоко. Съел яйцо и яблоко. Хорошенько рассмотрел тех, кто сидел в салоне. Скоро он не будет принадлежать к этой породе людей. Когда наступит ночь, он примет чуждый ему кровавый облик, станет частью преступного мира. А вот и дядюшка Халиль Абу Наджа. Его последнее утро выдалось холодным. У него от старости трясутся руки, а он совсем не думает о смерти. Отпущенный тебе срок жизни пробьет в десять часов вечера. Ты этого и не подозреваешь, зато я знаю. Не забивай же себе голову сиюминутными проблемами, прими совет отчаявшегося брата. Быть может, я соучаствую в промысле Божьем, связанном с миром иным, с тех пор как согласился стать убийцей. Зазвенел телефон, и Сабир невольно засмеялся так громко, что сидевшие рядом повернулись к нему. Уж не сам ли Сайед Сайед Рахими появился в решающий момент, чтобы изменить предначертание судьбы? Мухаммед Сави снял трубку: «Нет… нет, милостивый государь». Нет… нет… А я скажу; нет, господин Рахими. Вы отвергли сына, и сын вас отвергнет. Вы ему не нужны. Он у другого человека будет искать свободы, достоинства и покоя. Ага! Ты зеваешь, дядюшка Халиль. До каких пор будешь преодолевать вечный сон? Почему упорно продолжаешь участвовать в этих гонках навстречу неминуемой судьбе? Каков смысл того, что твоими деньгами будет пользоваться тот, кто отобрал у тебя жизнь? Каков смысл того, что твоя мать преждевременно умерла, что безжалостно хранит молчание твой отец, что все твои надежды возлагаются на смерть ни в чем не повинного человека? Объясни мне смысл всего этого. Минула неделя, в течение которой не было иных мыслей, кроме как о преступлении. До чего же другими были мечты, когда поезд отъезжал от вокзала Александрии. А эти мужчины? Неужели на совести ни одного из них нет какого-либо преступления? Болтовня о деньгах, о войне, об удаче – нет ей конца. Пророчества о преступлениях из сокровенных глубин потустороннего мира и полное неведение о преступлении, готовящемся у них под носом.