Микро-пролог
Мёртвые древние божества снова молчат. Они не желают ни с кем больше разговаривать с тех пор как о них забыли. Священная земля поведала мне о былом их величии. О рассвете эры гигантов и процветании величайшей цивилизации. О падении, гибели и приходе новой расы, которая помнит о них лишь как о мифах, сказках. Новые, вымышленные боги водрузились на пьедестал великих.
Мне скучно среди вас - бессмысленно жестоких и одиноких созданиях, погрязших в жалости к себе и разврате, тлене и падении в бездну. Я оставляю этот храм тоски и печали, дабы подготовить ваше возвращение, и возвестить миру о приходе древней силы. Что те, кого некогда сбросили вниз, готовы восстать из праха бытия и возвестить о начале новой эры.
Ночной кошмарой
Невысокий, полный, с блестящей на свету лысиной, в мятом белом докторском халате мужчина, от которого к тому же ещё и неприятно пахло химикатами, своим поведением служил яркой иллюстрацией стереотипов о подобных персонажах. Говорил он хоть и быстро, но достаточно внятно. Однако его манера скакать с темы на тему быстро начинала вызывать раздражение у неподготовленного собеседника.
- Профессор, - мягко и довольно неожиданно прервал поток речи его сегодняшний спутник,- я очень ценю проделанную вами работу, но у меня не так много времени как хотелось бы, поэтому давайте вернёмся к тому с чего мы начали.
- Да-да, совсем из головы вылетело! - он театрально вскинул ладонь ко лбу, всем своим видом стараясь изобразить драму. - Итак, господин Гофман, напомните мне, что конкретно в моих исследованиях Вас заинтересовало?
Мужчина широко улыбнулся, глядя на ироничную улыбку, блуждающую по лицу собеседника. На вид ему было не больше тридцати, гладко выбритый, со слегка растрепанными волосами русого цвета. Дорогой костюм-тройка с золотыми запонками и изящные манеры создавали образ современного аристократа. Вот только если бы не эти серые глаза… Да, совершенно ему не подходят. А вот голубые - другое дело! Глубокие, с ледяной искрой, прям как у настоящего Гофмана, да....как у настоящего. Ему бы пошли.
Некоторое время учёный ещё рассматривал своего гостя, а потом дал знак рукой следовать за ним.
- Александр Вениаминович, я же прекрасно понимаю, что вы тут со мной не для того, чтобы лясы точить, но я уверен, что как человек тонких вкусов, вы оцените в полной мере моё произведение искусства. Шедевр тонкого мастерства, так сказать.
До чего же мерзко это прозвучало. Гофман непроизвольно поморщился, словно от зловонного дыхания, пахнущего смесью из мертвечины и общественного туалета, что не укрылось от раздухарившегося Эзенштейна.
- Я вижу ваше недовольство и оно слишком очевидно ,чтобы его отрицать, но позвольте полюбопытствовать чем оно вызвано?
- Вы знаете меня не первый день и должны были запомнить, как я отношусь к разговорам, не подтверждённым практическим решением. Если вы говорите, что это шедевр, а там будет очередная посредственность... Что ж, все мы рано или поздно знакомимся с чувством разочарования. Но лучше не подведите меня, профессор - последняя фраза была произнесена тоном, резко ставшим серьёзным и даже немного угрожающим.
- Что ж, ваши сомнения отпадут, когда вы лично во всём убедитесь. Прошу, - произнёс профессор, рукой указав на дверь в конце коридора, - убедитесь лично. Презентация и так затянулась.
И без того ничем не примечательная, она терялась в полутьме и если бы не свет, пробивавшийся сквозь щель над полом, заметить её было бы крайне проблематично.
Яркий свет неожиданно больно ударил по глазам, успевшим привыкнуть к полутьме коридора, из-за чего гость не сразу сообразил, о чём говорит Эзенштейн.
- Маришка, Маришка, - кричал он на всю комнату с такой интонацией, словно хозяин, подзывающий питомца. - Маришка, ну где же ты? У нас новый посетитель и я хочу, чтобы ты поприветствовала лично и продемонстрировала какой хорошей девочкой можешь быть! Ну же, иди сюда! Давай, девочка, принеси папочке тапочки!
Профессор попытался посвистеть, но вместо этого закашлялся, издал несколько нечленораздельных звуков и чуть было не упал, но всё-таки смог удержать равновесие. На мгновение в его руках мелькнул платок, некогда белый, но теперь представлявший из себя отвратительное зрелище желтовато-бурого цвета, которым Эзенштейн неторопливо протёр лоб от проступивших капель пота.
- Да где же эта сука шляется? - недовольно прошипел он, убирая платок в карман помятых брюк. - Маришка! Дрань ты конченая! А ну бегом сюда!