Мурхад, сын Бору, Брайн-кузнец, Эстела, Коналл Трехпалый, Лорк и Охта, сыновья Логайра. Из могильной тьмы одна за другой появлялись и исчезали безликие фигуры. Кем они были? Когда жили, к чему стремились, как умерли? Ответить могли разве что их потомки – если, конечно, сохранили эту память. Мои родители утратили ее… или просто не хотели вспоминать. Возможно, тот же Брайн-кузнец доводился отцу прадедом… Но лишь одна фигура в этой обители скорби имела лицо. Она одиноко застыла у восточного нефа храма. Не задумываясь об истинности этого чувства, Ланс зашагал туда.
Начали попадаться свежие могилы. Майк Бродяга – говорят, упился вусмерть на Самайн, хоронили всем миром. Лорик Ломаный – дети бросили лесоруба с перебитыми неудачно упавшим деревом ногами и разъехались, кто куда. Значит, и его уже нет. Еще несколько имен, которые Ланс не помнил. И одно. Единственное.
Ланс опустился на колени и дрожащей рукой прикоснулся к покосившемуся надгробию. Сольда. Мама. Моя мама. Почему ты ушла? Почему оставила меня одного?
Рука скользит по зеленой траве, оплетшей невысокий холмик подобно кольчуге, и натыкается на серебряный цветок. Сильвен. Еще рано, обычно они распускаются только завтра, первого апреля. Но он уже здесь, совсем свежий, блестит от росы. Рука ловит теплую каплю. Это не роса, а слезы, жалкие слезы – приходит запоздалое понимание. Рыцари не плачут! Перед глазами проносится укоризненное лицо Кольбейна. А я не рыцарь. Больше не сдерживая рыдания, Ланс приник лбом к мягкой траве. Мама… Короткое слово заполнило весь мир. И в ответ звучит: «Сыночек!» Тепло родных рук блаженно разливается по телу. «Я здесь. Я всегда с тобой».
- Мама, почему ты ушла?
«Прости… Я не смогла удержаться, но ты сможешь, верю! И не суди Эйдана строго».
- Почему? Что с ним случилось?
Ланс вскинул голову, желая получить ответ, но тепло исчезло.
- Мама!
Тишина. Даже птицы не поют. Ланс опустошенно откинулся к стене нефа.
Я почти увидел ее, почти… Постой! А было ли это правдой – или всего лишь игрой больного воображения? Мама умерла восемь лет назад, но сейчас ее голос говорил со мной – и здесь я тоже уверен. Или нет?..
- А хтой-то тут шумит, озорует? – прервало цепочку мыслей оруженосца добродушное ворчание.
Из-за угла церкви показался низенький старичок в плохонькой одежде, усеянной грубыми заплатами. Шаркающей походкой он приблизился к Лансу и воинственно наставил на него окладистую седую бороду.
- Чтой-то стряслось, сынок? Всех птиц распугал.
- Ничего. Я уже ухожу.
Оруженосец с трудом поднялся на ноги, стараясь скрыть от пристального взгляда покрасневшие глаза.
- Погодь, дай-ка угадаю. – Борода повернулась к могиле. – Никак Сольдин сынок? Как бишь тебя… Лонга… Ланко…
- Ланс.
- Точно, Ланс! – старик обрадованно ткнул узловатым пальцем в грудь оруженосцу. – Давненько ты не заглядывал.
- Я был далеко…
- То-то и оно. Я ж всем твердил – да разве сын забросит могилку родной матушки? Да ни в жисть! Верно говорю?
- Верно.
Ланс, наконец, вызвал из глубин памяти ускользающий образ. За восемь лет Вайрен, ветхий старичок, обосновавшийся при церкви так давно, что всем казался вечным, совершенно не изменился.
- Ну вот, значится, - продолжал между тем Вайрен, - я всегда знал, что ты – парень справный, не дурной, с пониманием. Как вернулся – матушку первым делом проведать зашел. Не то что некоторые. Пару шагов до погоста лень сделать, а уж на могилках прибраться – ой-ой-ой, ни за какие пироги. Тьфу! – укоризненно, но в то же время с затаенной печалью покачал головой старик. – Стыд и срам! Пращуры поди в гробах вертятся без устали, а им хоть бы хны. Но на твоей могилке, сынок, всегда чистенько: трава-мурава растет, цветы опять же, даром что не навещается никто. Сразу видно, где хороший человек лежит, а где хрыч старый.
- Никто не навещает? – переспросил Ланс, надеясь, что ослышался.
- Как забросали замлей да отпели – никого здесь больше не видал. Разве что я загляну, молитовки почитаю. Как отец Дунстан душу Богу отдал, некому этим заниматься окромя меня. Гереф[1] уж отписывал и в епархию, и в град стольный, а без толку все, будто забыли про нас. Разве кто изредка заглянет книги церковные посмотреть. Зато его преподобие Вульфред из Карстена небось доволен: креститься, венчаться, отпевать – все к нему таперича. И забесплатно – ни-ни! Оскудела земля Брегийская праведниками, сынок, вот так вот.