- Ма дело говорит, Ланс, - с набитым ртом поощрил друга Рендис, его тарелка уже была наполнена с горкой всем понемногу.
- Иначе Рендис оставит нас без ужина, - подбадривающе улыбнулся Сайрус. Впрочем, при взгляде на стоявшую перед ним глубокую миску становилось понятно, в кого пошел новоявленный мельник по части аппетита.
Ланса не пришлось долго упрашивать, и вскоре стол опустел. Осталось лишь блюдо с пирогами, к которому время от времени протягивались руки сидящих в промежутках между историями из жизни столь далекого от Брайтина Приграничья. Ланс рассказал обо всем, что с ним случилось за прошедшие восемь лет, умолчав только о последних днях – днях, когда умирал его второй отец. Это были слишком личные воспоминания.
Постепенно на дворе сгустились длинные тени. Вечерело. Магда вынесла из погреба два кувшина холодного пива и позвала Сайруса на крыльцо.
- Думаю, вам есть, о чем потолковать наедине, - понимающе подмигнула она от двери.
После ухода старших разговор, поддерживаемый в основном Магдой, расклеился. Ланс с Рендисом молча сидели и прихлебывали пиво, ожидая, пока заговорит другой.
- Ну как прошла встреча с отцом? – рискнул нарушить молчание мельник, задавая, как он сам уже понимал, весьма болезненный вопрос.
- Хуже не придумаешь, - тихо ответил Ланс. – Он запретил мне появляться на пороге и сказал, что больше не считает своим сыном.
- Ого! – присвистнул Рендис. – Я, конечно, знал, что Эйдан скор на гнев, но чтобы настолько, да еще с родной кровью…
- В том-то вся и загвоздка, дружище, - с тоской проговорил Ланс. – Я напомнил ему о маме, и одно ее имя вызвало настоящую бурю. Не понимаю, почему? Откуда столько ненависти к ней? Даже эта… женщина не понимает. Может, ты что знаешь?
Рендис медленно допил пиво и повертел в руках кружку.
- Да ничего такого, - наконец пожал плечами он. – Когда Сольда умирала, все село помнит, как Эйдан убивался, да и ты тоже должен. А потом, когда нашел новую хозяйку – как отрезало. Не заговаривал о ней, могилу забросил. Я изредка бываю на погосте, деда проведать, ну и останавливаюсь переброситься парой слов с Вайреном – помнишь старикана? От него и знаю.
- Заходил туда сегодня. Вайрен – замечательный человек, таких один на сотню. И вот еще что случилось.
Ланс рассказал о привидевшейся матери и ее словах.
- Что это было – сон или явь, что она имела в виду, говоря: «Я не смогла удержаться»? – Оруженосец со вздохом покачал головой. – Вокруг сплошные вопросы!
- Не переживай, - голос Рендиса дышал уверенностью за двоих, - мы их проясним. Вместе. Вот у меня уже и догадка есть. Сольда три дня болела, не выходила из дома, а потом р-раз – и сгорела в одну ночь. Помнишь подробности?
- Да откуда? – махнул рукой Ланс. – Забыл что ли, отец меня на это время у вас оставил, вроде как боялся, что заразно окажется.
- А, и правда, - признал Рендис, хлопнув себя по лбу. – Но я уверен, мы на правильном пути. Как считаешь?
- Возможно, - Ланс с досадой посмотрел на мельника сквозь стекающие из кувшина редкие капли. – Есть еще?
- Хочешь напиться, - понимающе кивнул Рендис.
- В хлам.
- Нет, друг, так дело не пойдет, - Рендис проворно убрал кружки под стол. – Пиво, конечно, есть, но топить в нем горе я тебе не позволю. Найдутся и другие способы развеяться.
- И какие же? – с горькой иронией поинтересовался Ланс.
- Завтра Праздник Цветов – значит, сегодня вечером посиделки. Там будут девчонки и настоящий менестрель, в начале года забрел к нам да так и остался. На мой тонкий вкус поет не ахти, но многим нравится – может, и тебя зацепит. Пойдем, не пожалеешь.
- Соглашаюсь только из уважения к нашей старой дружбе, - сдался Ланс. – Но если по возвращении я потребую пива, ты не запираешься, идет?
- Уговор! Да, меч-то зачем? У нас все тихо, разбойников отродясь не видывали, разве что сборщики налогов заезжают.
- Привычка, - виновато улыбнулся Ланс, отстегивая ножны.
- Ничего, скоро отвыкнешь. Идем!
* * *
Посиделки намечались на небольшой площади в центре села. В специально обложенной камнями яме уже разожгли костер, вокруг сидело или стояло несколько десятков парней и девушек: кто грыз орехи, кто тихо пересмеивался, а кто просто закрыл глаза и наслаждался умиротворяюще-спокойным журчанием арфы. Казалось, менестрель этой мелодией хотел подчеркнуть величие розовеющего заката. А потом к музыке добавился голос, проникновенный, глубокий, звучный. Он пел: