Я знал, что не поднимусь со своим камнем судьбы к вершине, ибо всегда буду достигать ее, так и не охватив мир далее
горизонта. Не те мозги. Некоторые генетики утверждают, что расы и народности разные по интеллекту, за что толерантные люди обвиняют их в расизме.
Видимо, есть смысл в различии корней родословной людей. В среде Пушкина витал дух аристократизма – утонченного воспитания, обострившего восприятие всех передовых идей времени, идей истории, хранившихся в обширной библиотеке,
творческой вольности и дружбы в Царскосельском лицее. ____
*) Знатоки пишут: «На языке, понятном несведущим в математике, это означает, что, если вы, например, опояшете одной резиновой лентой апельсин, а другой – булочку и сожмёте их, ленты будут вести себя по-разному. Лента на апельсине станет сжиматься, не разрываясь и не соскакивая с поверхности. Лента же на булочке либо разорвётся сама, либо разорвёт булочку. Это различие многое говорит о структуре самого пространства». Но я и этого не понимаю.
Курчавого подростка окружали великие люди.
Символ обороны Ленинграда Ольга Берггольц завидовала таким аристократам духа и их интеллектуальному окружению.
А в моих провинциальных корнях были бежавшие на край света озлобленные каторжане, и в детстве меня учили только общепринятым шаблонам, не дающим ничего. Я видел только тоскливую даль океана, стоя на берегу. И все-таки что-то перепало в мою душу от океана.
Такова участь рядовых талантов и графоманов. Гении рождаются редко. А кто-то срывается с середины горы вслед за упущенным камнем. И внизу, отряхнувшись, успокаивается – все равно не дано взобраться на вершину! – выходит на службу Системе, изображает преданность, подлаживается, и в груди теплится: прикупить особнячок в Подмосковье для все увеличивающейся семьи, или домик во Франции, и высокая зарплата. Куда еще карабкаться?
9
Я иронически относился к урокам Мага. Он не мог дать ничего нового. Давно прошло время, когда я, как акын, все, что видел, о чем читал, о том и пел.
Судя по дневникам, в моей томительной жизни было немного действий, поступков, в основном маленькие озарения при чтении множества книг и статей. Старательно записывал в дневник все, что читал и видел, игнорируя не существенные для меня, отчужденные мелочи быта, а только мысли общественных деятелей о больших событиях или великой литературе тех времен. Поглощал и другие книги, не добираясь до высших смыслов (может быть, там их и не было). Надеялся, что когда-нибудь впоследствии это выстрелит моими собственными могучими метафорами судьбы человечества, трепетно идущего в неведомые катастрофы вселенной.
Намагничивался собственными афоризмами-озарениями, выработанными чтением классиков и когда-то запрещенной литературы и философии. И летал в чем-то нерациональном и внесоциальном. И это внесоциальное всегда есть, неизменно, как неизменна потребность выживания и счастья.
Правда, были командировки, даже за границу. Но и там, вне привычного времени, в новизне не было острых ощущений, требующих решительных поступков.
Я понимал, что нужны не мои выдуманные идеи, открытия должны случиться в самой жизни, в ее материале, там глубинная истина. Взглянуть в самую ее глубину, и моей тревоги и боли.
Но обычно впадал в ступор, не поднимаясь выше обыденных забот, щенячьих восторгов и влюбленностей, мелких обид, хотя призывал себя: живи судьбой, а не пощечиной!
Слова оставались ватными. Исчезала внутренняя боль, из которой должен смотреть в бесстрастный мир. Натурализм погубит жизнь!
Это был тупик, потому что исчезало острое неприятие застывшего существования. А ведь я – у обрыва! Вот-вот рухнет все! Мироощущение – это страсть. Когда возгоняешь эмоции до предела, с высоты которого возникает четкое видение мира.