Всегда были пророки, прорывающие завесу слепой жажды выжить и преуспеть. Они вникают в темную бездну человеческого сознания, колесики и винтики механизма вселенной, добираясь до пояса астероидов Койпера, и даже до края мультивселенной. За что их и распинают на кресте, сбрасывают с накатов колоколен. Всемирный колумбайн и буллинг. Но только таких людей запоминает человечество.
Матвей угрюмо спросил:
– Почему же литература и искусство не предотвратили самой страшной бойни двадцатого века? Не научили ничему?
– Почему же, вы стали другими, не заливаете свинцом глотки врагов. Да и врагов теперь называете партнерами. А гуманизм прежней эпохи оказался иллюзией, уже не годится для наступающего времени. Титанизм героев, психологическое изображение человека с борьбой и преображением, уходит. То была великая идея гуманизма. У Уитмена был титанический дар воспевания безграничных возможностей человечества. Но эта убежденность оказалась ложной. Сейчас титанов нет. Наступило возвращение к человеку нормального масштаба. Изображение характера уходит в глубину, в медленное течение, над которым бушует пена времени. Человечество само создавало кумиры, традиции, обычаи, никто другой извне. И так же расстается с ними, с кровью и разочарованием. Новое будущее изменит вас, вашу личность, но останется неизменным порыв к всеобщему спасению.
Учитель перешел к современности, монотонно волхвовал:
– Ваше человечество живет в ощущении опасности, гибели его судьбы. Страны защищают себя – от нехваток пищи, энергии, топлива, от систем насилия, терроризма. Хотя в тоже время не хотят защищаться от собственной дегуманизации, может быть, и предчувствуя себя иными. И нынешняя грубость искусства – отражает эти смертельные опасности.
И запел речитативом, как рэпер:
Я начал ощущать звенящую струну его чувства, ставшую моим открывшимся простором пути человечества. И оказался на вершине, и увидел все. Так бывает во сне, когда мозг освобождается от напряжения и наслоений дня, и вдруг исчезают все преграды, и открывается суть мироздания, словно выходишь в иные измерения, о которых не догадывался.
Не помню, когда, мы снова вернулись в реальность. Учитель уже был обычным, лысый, с морщинами на лбу и редкой бородкой.
– Итак, что вы ощутили?
Марк сказал:
– Течение, вернее, сквозняк времени. То есть, освобождение из пут времени, близость бытия.
– И я, – промямлил Матвей. – Что-то такое, божественное.
В нем еще играл протест.
– Но я чувствую это всегда, когда читаю книжку. Переживаю вместе с героем. Зачем меня этому учить?
Учитель строго посмотрел на него.
–Девяносто процентов людей читают для развлечения, кому лень взбираться на вершину, чтобы открылся мир целиком.
Я старался сформулировать.
– Ваши фразы возбуждают меня до озарений, и вижу уже иным то, что пережито мной. Но, мне кажется, другие снаружи хоть и услышат мои слова, но увидят только пепел моих чувств.
– Беда не только в этом, что вас не поймут, – вздохнул снова Учитель. – Видите, вы можете оказаться на вершине только мгновение, ведь, творческое озарение быстро проходит. Но проходит минута, как вы написали, окрестность уже вновь тускнеет в загадочном осложнении, в равнодушии толп снова трудно душе. Это происходит и с гениями. Каждый вдохновляется по-разному. Из какого сора растут стихи? Шиллер нюхал абрикосовые косточки. Есенин напивался. Пушкин грыз гусиное перо, лежа на подушке. Агата Кристи вдохновлялась, лежа в ванне. И мир становился, как цветной туман. А буддистские «мудры» содержали вдохновляюще-оздоровительный эффект – в движении пальцев.
– А дальше что? – тупил Матвей.
– Отлетав в солнечных облаках озарений, творец потом становился меж всех ничтожных мира, быть может, всех ничтожней.
Он оглядел нас:
– Да, ничтожным. Только не таким, как вы.
Мы обиделись.
– А как у вас? – спросил Марк.
– У нас творческие озарения постоянны, – твердо сказал Учитель. – Там, где я работаю, достигли постоянства в озарениях, переходящих в пророчества и научные результаты.
– Шутите? – съязвил Марк. – Как это можно все время напрягать башку? Она, ведь, лопнет.
– У нас головы не такие слабые. Кстати, у нас собрана библиотека, похожая на погибшую Александрийскую, – умников из всех концов света. А в ней сплошные озарения и открытия, на определенных уровнях развития вселенной. И они будут всегда, ибо истина неисчерпаема.