Наш налет стал сигналом к стрельбе батареи "катюш". Она только вчера присоединилась к нам, ее наблюдательный пункт был немного в стороне. Мы услышали прерывистое урчание реактивных установок. Вскоре в деревне и в лесу за ее околицей заплясало пламя.
На следующий день деревня казалась вымершей. Проехала лишь одна машина, нам показалось – санитарная.
Не только от нашего дивизиона попало гитлеровцам! В эти дни куда больше отличилась батарея лейтенанта Сукомела, где служил Парахонский. До конца октября она оставалась на старом месте, в районе железной дороги Москва-Ленинград. С наблюдательного пункта батареи едва-едва просматривалась окраина Калинина. Наблюдая за этим направлением, Парахонский заметил снижающиеся "мессеры", а затем увидел, как что-то мелькнуло между двумя соседними строениями у окраины. Он стал всматриваться через стереотрубу в это место и заметил какие-то холмики, а потом ясно увидел в том же промежутке садящийся "мессершмитт". Аэродром! Сориентировав карту, убедился, что на ней в этом месте стоит значок ипподрома. Значит, гитлеровцы использовали его как летное поле, и можно определить точные координаты места посадки вражеских самолетов! Он сообщил об этом командиру батареи. Однако, когда тот появился на НП, погода испортилась, рассмотреть самолеты стало невозможно. На следующее утро видимость была отличной. На НП к Парахонскому пришел лейтенант Сукомел и еще несколько командиров. Они открыли огонь по аэродрому. С первого залпа загорелся один из самолетов, над ним поднялись клубы черного дыма. Под беглым огнем батареи летный состав не мог подойти к машинам. Один за другим появлялись новые клубы дыма – взрывались и горели самолеты. Обстрел продолжался вечером и ночью и тоже не безрезультатно. По подсчетам Парахонского, батарея уничтожила больше 10 фашистских стервятников.
Все отличившиеся получили награды, в том числе и Парахонский. С его слов (я его увидел спустя несколько дней в штабе полка, куда меня посылали с донесением), командир полка майор Яровой, выслушав рапорт группы командиров, доложивших об обстреле аэродрома, неожиданно спросил:
– А кто обнаружил аэродром и определил его координаты?
Ему сказали.
– Тогда и Парахонского представить к ордену,- приказал командир полка.
Короткий рассказ о разгроме вражеского аэродрома появился в "Красной звезде". Лейтенант Сукомел был награжден орденом Красного Знамени, Парахонский – Красной Звездой.
И все-таки недостаточный боевой опыт нет-нет, да и давал себя знать. Через трое суток после удачного огневого налета на занятую немцами деревню к нам ночью пришел вновь назначенный командир взвода – молодой бравый лейтенант. Зашел в блиндаж, расспросил, что видели за день. Мы сказали, что в крайнем, сохранившемся от пожара доме поселились офицеры. Лейтенант вынул карту, целлулоидный круг, с помощью которого готовят данные для стрельбы, и стал с ним работать на карте. Потом позвал меня, и мы вышли на НП. В окопе сидел связист. Командир взвода скомандовал:
– …Два снаряда, беглый огонь!
Над рекой пронеслись снаряды, долетели звуки выстрелов, но разрывов мы не услышали. Лейтенант подал новую команду. Заканчивая, громко крикнул: "Огонь!" Связист быстро повторил. Не успел я подумать, что командир взвода командует слишком громко – немцы на том берегу Волги могут его услышать, как над нами раздался оглушительный свист, и впереди, совсем рядом, разорвались наши снаряды. Я и лейтенант свалились на землю одновременно.
Готовить данные для стрельбы мы умели. Решили: пока командир взвода не напрактикуется стрелять, придется проверять его. Хоть он у нас вроде и молодец, а вот что натворил – и себя и нас чуть не укокошил!
Вообще-то, эти три дня на нашем участке было очень тихо. Мы даже сумели помыться в "бане", наспех построенной прямо на огневой. Предприимчивый начальник штаба дивизиона соорудил ее из землянки. Пар получался от нагретых камней, вместо таза для воды приспособили кухонное ведро. В "баню" надо было залезать на четвереньках, а мыться на корточках. Зато я навсегда запомнил чувство небывалого, острейшего наслаждения, когда впервые за четыре месяца войны моей кожи коснулась горячая вода с мылом, очищая ее от накопившихся пота и грязи!
Вероятно, все, кто побывал на фронте, помнят, как при каждом удобном случае – а они были не так-то часты – солдаты радовались любой возможности смыть походную грязь, умыться, ну, а уж попасть в баню, пусть походную, наскоро построенную, было истинным блаженством!
"Счастливы, молодой человек!"
В начале ноября дивизион перебросили на другой участок Волги, ниже по ее течению. Река служила нейтральной полосой. Везде лежал глубокий снег. Морозило. Прибрежная часть реки покрылась тонким льдом. Мы выбрали НП между деревьев могучего соснового леса, выходившего на высокий обрывистый берег, немного в стороне от небольшой деревни, вырыли окоп, траншеей соединили его с блиндажом. С другой стороны Волги находилось село, посредине которого возвышалась церковь.
Новый командир батареи лейтенант Варягин в первый же день сделал пристрелку по церкви, считая, что там может находиться наблюдательный пункт немцев. Выполнил он это мастерски: четвертым снарядом попал в колокольню.
С немецкой стороны ответа не последовало. Село словно вымерло.
Варягин понравился мне н разведчикам с первого дня. Был он немногословен, сдержан, смел. По дороге сюда он и я должны были пройти через деревню, тесно прижатую к Волге, отлично просматриваемую с другого, занятого гитлеровцами берега. Шел минометный обстрел, посвистывали редкие пули. Разрывы мин возникали беспорядочно, то приближаясь, то уходя далеко от нас. Шагая посередине улицы, Варягин не кланялся осколкам, даже тем, что шипели совсем рядом. Я шел за ним, думая, что мог бы он идти и побыстрее и не очень выставлять себя напоказ фашистским воякам. Была ли это беззаботность молодости, неопытность и необстрелянность или лихость, желание показать, что двадцатилетний комсомолец Игорь Варягин, только что назначенный командиром батареи, не трус,- судить не берусь. Наверное – все вместе взятое.
Нашему дивизиону была поставлена задача – оборонять участок левого берега Волги – километров двадцать. А, кроме нас, других войск не было! Каждая из трех батарей отвечала за 6-7 километров лесного берега.
– Враг должен думать, что весь берег и днем и ночью под тщательным наблюдением,- сказал Варягин,- это значит, что мы не должны пропустить ни одного солдата, ни одной машины, открыто идущих или едущих по деревне, ни одного ночного огня и звука! Будем сразу же обстреливать – такой приказ командования!
Мы старательно исполняли свое дело: круглосуточно дежурили на НП, делали вылазки по берегу, не соблюдая правил маскировки, чтобы создать видимость многих наблюдательных пунктов.
Особенно тяжелы были ночные дежурства. Мороз к вечеру крепчал, начинали потрескивать деревья; шинель, не просушенная ни разу до конца, и кирзовые сапоги дубели, пальцы на руках, несмотря на рукавицы, переставали слушаться, металлические части стереотрубы прилипали к коже рук. Невольно думалось: "Что же будет в январские морозы, да еще если придется браться за винтовку – в варежках не настреляешь!"
Необычно ранняя зима все же не могла сковать толстым льдом могучую реку – она была хорошим оборонительным рубежом. Но морозы все больше давали о себе знать. С каждым днем водный просвет на реке сужался. Снег занес и наш "колодец" – глубокую воронку от тяжелого вражеского снаряда, упавшего рядом с нашим блиндажом. Так мы докопались до воды и брали иногда ее, пахнущую порохом, но все же пригодную для питья.
Вместе с Варягиным на шесть километров волжского берега нас было шесть человек: четыре бойца, сержант и лейтенант. Справа от наблюдательного пункта через редкие стволы сосен виднелись дома пустующей деревни; жители покинули ее, боясь оставаться под обстрелом. Слева от нашего окопа вдоль Волги тянулся высокий боровой лес.
Где-то там, далеко, еще ниже по реке, находились другие НП батарей дивизиона; в глубине безлюдного леса километров за десять от нас на опушке поляны, стояли четыре орудия нашей батареи, связанные с нами тонкой ниточкой телефонного провода…