На четвертый день, успокоенные тишиной и разморенные жарой, мы собрались у наших окопчиков и слушали рассказы помкомвзвода, участника боев с белофиннами, награжденного медалью "За отвагу". Командира дивизиона не было, он ушел на наблюдательный пункт одной из батарей. Стояли группой, человек пять, изредка окидывая взглядом белевший за стволами деревьев двухэтажным дом пограничной заставы. Вдруг помкомзвода упад ничком, хотя, как нам казалось, страшного ничего не произошло: негромкие разрывы в районе заставы и долетевшие со стороны границы звуки далеких минометных выстрелов не произвели на нас впечатления. Увидев распростертого у наших ног помкомвзвода, только что рассказывавшего о своем боевом прошлом, мы, как по команде, громко расхохотались. А он, стыдливо улыбаясь, поднимался с земли. Вдруг страшный свист и грохот взорвавшейся рядом мины инстинктивно уложил нас на землю. Но лишь кончили шипеть осколки, как все вскочили на ноги; вспоминая судорожные броски, мы показывали друг на друга пальцами, захлебываясь от смеха: оказывается, и сами не такие уж храбрецы! Война с ее кровью и смертями еще не воспринималась нашим сознанием: отсутствие опыта мешало понять всю опасность происходящего. Но долго ждать не пришлось. Кругом стали рваться мины. Мы снова распростерлись на земле, неистово вжимаясь в нее. Кое-кто сумел упасть в окопчики, но они оказались так малы… Жуткий вой летящих мин, совсем близкие оглушительные разрывы, ливень свистящих и шипящих осколков и выброшенных взрывами камней, молотивших по деревьям и земле, сжали тело и душу напряженным ожиданием: пронесет ли?… Казалось, обстрел никогда не кончится… Наконец на смену взрывам и вою пришел острый запах горевшего тола и земляной пыли. Теперь уж всем нам стало не до смеха. Потрясенный и полуоглохший, я кое-как втиснулся в один из свободных окопчиков. Мелькнула мысль: "У подножья высотки, где было особенно много разрывов, дежурил с ручным пулеметом разведчик Кольцов. Что с ним?" Не раздумывая, вскочил и побежал вниз. Оглушительный разрыв взметнул землю совсем рядом, когда я свалился на голову разведчика. Хорошо, что окоп оказался поглубже и места хватило обоим! Сильная боль в локте и бедре, которыми я, прыгая, задел каменистую стенку окопа, были расплатой за мой необдуманный шаг. А могло быть и хуже!
Обстрел временно прекратился. Финны перенесли огонь на пограничников, сильная автоматная и минометная стрельба, разрывы мин раздавались впереди нас, там, где проходила граница. По нашей высотке стелился едкий дым, покрытая воронками взрывов земля издавала резкий противный запах.
Одна из наших батарей открыла огонь. Стокилограммовые снаряды 203-миллиметровых гаубиц с шипением пронеслись над нами и разорвались где-то в районе перестрелки. К ней присоединилась вторая, третья. Вражеские минометы замолчали.
Пользуясь перерывом в обстреле, перебежал обратно, забрался на НП. То, что увидел, было совсем не похоже на привычную для моих глаз картину: лес в районе границы затянуло сизовато-серым дымом. Бурые фонтаны из земли и камней, выбрасываемых при взрывах снарядов, то и дело поднимались над приграничной сопкой, откуда финны вели огонь. Дом заставы горел. Выросшее над ним большое облако желтого цвета быстро двигалось в нашу сторону. "Может, финны применили отравляющие вещества?" – подумал я и, спустившись вниз, приказал проверить и приготовить противогазы. Все напряженно ждали, что будет дальше. Бойцы зарядили винтовки, сам вытащил наган и держал его в руке…
Постепенно стрельба стихла. Облако над заставой превратилось в едкий, стелющийся по земле дым. Но мы еще ждали, что вот-вот обстрел начнется снова. Мозг и тело не успокаивались, возникшее возбуждение не проходило. Пороховые запахи будоражили воображение. Не выпуская нагана из руки, настороженно обошел высотку и вернулся на НП. Пока меня не было, бойцы одной из батарей принесли убитого связиста-красноармейца Сузи, финна по национальности, лучшего лыжника дивизиона. Множество осколков пробило ему голову.
Вот она – смерть… Выходит, нас спас случай, ни у кого даже царапины. Мои – не в счет.
"Рада весточке от тебя"
Несколько дней спустя я увидел проходившую по нашей высотке девушку в красноармейской форме. Быстрым и легким шагом она прошла мимо, не замечая меня. Вероятнее всего, это была санинструктор с пограничной заставы. Тогда, в моем представлении, все женщины, кроме близких родственниц, казались какими-то загадочными и далекими. Учась в школе, я общался с девочками только при выполнении общественной работы и не пытался ближе познакомиться с какой-нибудь из них, хотя еще в 5-6 классе был по-мальчишески увлечен Таней Тлеловой, круглой отличницей, полной и красивой девочкой из параллельного класса Родниковской средней школы. С переездом в Иваново в 1935 г. моим кумиром стала Таня Чебаевская, соученица по 8-му, 9-му и 10-му классам. Она прекрасно занималась по всем предметам и одновременно задавала тон в тех делах школьной жизни, которые определяются ее неписанными законами. К занятиям почти не готовилась, домашние задания выполняла на переменах. Последнее меня особенно поражало и покоряло. Я тоже был отличник, но тратил на занятия всю внешкольную половину дня. На меня Таня не обращала внимания. Впрочем, ее отношение ко мне лучше проиллюстрировать ее же стихами из "Сатирической поэмы" о нашем классе:
Таня выделялась не только блестящими способностями. Это была красивая, высокая, стройная девушка. Ее живое, подвижное лицо украшали светло-серые большие глаза, смотревшие всегда прямо на собеседника, чуть пухлые полные губы и высокий лоб. Светлые волосы падали до плеч. С мальчиками она держалась свободно, а если ее обижали – могла дать сдачи.
Перед уходом в армию в 1939 году я подговорил Васю Москвичева, с кем три года сидел за одной партой и который тоже был призван в армию, зайти к Тане на квартиру. Мы были у нее минуты три, чувствовали себя очень скованно. На прощание она сказала: "Пишите". Этого было достаточно, чтобы я в течение первого года службы регулярно раз в месяц посылал ей письмо с коротким рассказом о своих армейских делах. Ответов я не получал. Потом стал писать реже…
В тот день, когда увидел девушку-красноармейца, она мне напомнила Таню, я и послал в Иваново почтовую открытку. Не надеясь на ответ, написал всего лишь несколько фраз.
"Здравствуй, Таня!
Тебе, наверное, пишут со всех фронтов. Предлагаю тебе еще одного красноармейца с Северного фронта. Борис".
Дней через десять я держал в руках письмо, на котором Таниным почерком были написаны мой адрес, фамилия и имя! С каким волнением я читал и перечитывал откровенные и теплые слова этого письма!
"Здравствуй, Боря! Я очень рада весточке от тебя. Я и раньше получала твои письма, меня они очень радовали. Но ты не знаешь, какая я плохая…"
Дальше Таня описывала, как она, вместе со всеми студентами Ивановского энергетического института, где она училась, ездила на заготовку дров, как изменилось Иваново за прошедший месяц войны и что ей известно о наших однокашниках по школе. Я не мог понять, почему Таня думает, что она плохая, объяснений каких-либо не было, и я не придал этому никакого значения. Наоборот, письмо окрылило меня, и я несколько раз перечитывал его, а потом дня два писал ей ответ, пытаясь сделать письмо поинтересней…
ИСПЫТАНИЕ