— Чем я могу помочь?
Я задумался. А в самом деле, что сейчас делать? Все мои знания о целительстве — это скудный набор теоретических правил из книги Лидии. И немного больше заклинаний, оттуда же. Но толку от этого маловато. Ну как мне может помочь заклинание, восстанавливающее и улучшающее работу селезенки, если я даже не знаю где она находиться? И как собственно понять, что нужно применить именно это заклинание? А не какое-нибудь другое? Требовались фундаментальные медицинские (ну, или целительские) знания. Так что пока что при мне было лишь здравомыслие, и изрядно позабытый школьный курс ОБЖ (Основы безопасности жизнедеятельности). Правда, с открытой раной от меча было немного проще.
— Нужен чистый маленький, и очень острый нож, и… длинный чистый кусок материи ( я здорово сомневался, что здесь есть фабричный бинт). И носилки.
Я аккуратно срезал одежду вокруг раны, и перебинтовал грудь несколькими длинными тряпками. Все это время я продолжал собирать вокруг крохи маны. Когда мой резерв слегка пополнился, я сплел «зрение жизни». И вновь та же печальная картина — медленное, постепенное затухание энергетики моего друга. Я вновь преобразовал те крохи энергии, что накопились в моем резерве и подпитал Мина.
Весь обратный путь слился для меня в один длинный, непрерывный кошмар. Собрать как можно больше энергии вокруг, стянуть все в себя. Преобразовать, и отдать моему другу. Еще раз, и еще, и еще….
Часов через десять беспрерывной скачки мы добрались до ближайшей деревни, и разместились там. Усталость была дикая — я почти плыл в вязком, нереальном воздухе, совсем как пьяный барахтается в воде. Помню, как кто-то меня поддерживал, пока я поднимался в свою комнату.
… Проснулся (а точнее говоря, очнулся) я уже, судя по высоте солнца бьющего в глаза — днем. Один в крохотной комнатушке. В голове одна-единственная ленивая мысль: ' — Эх, хорошо бы сейчас перекусить' Позевывая, я спустился вниз, в общий зал — стучать в каждую дверь, разыскивая своих мне не хотелось. К тому же меня по пути больше беспокоили вопросы здоровой физиологии. Избавившись от всего ненужно, я бодро пошел к своим — я видел пару ребят их нашего отряда за дальним столом, что-то жующих.
Со мной поделились жареным гусем, хлебом и большой кружкой слабого эля. ' — Красота!' — сыто и довольно подумал я, откидываясь на спинку мощного стула. После этого я немного пообщался с немного поддатыми и оттого довольными воинами (в походе-то элем не побалуешься) и успел выслушать, кому и какие трофеи достались (ну, а мои, похоже еще валяются в мешке у командира). Это тема была у них самая животрепещущая:
' — Нет, ну сами посудите: — кому должен был по-справедливости достаться панцирь того рыжего, а? После стрелы Сенира гад еще бегал, и даже махал своей оглоблей… и тут я ему тюкнул по башке булавой. Значит — он мой. А Сенир тут разорался: «Мое все! Я в него попал — значит, все трофеи с него мои». А то, что у него башка проломлена — так это вроде и ни при чем. Но командир — мужик справедливый. А вот Сенир всегда был жлобом… Да, а ты видел какие меч и щит были у санга? Да за один только его щит можно… '
Тут в моей голове, все еще находившейся в расслабленном состоянии, вдруг промелькнула асоциация: санг — последний бой — раненный Мин.
— А где кстати Мин?
— В комнате с двумя воробьями.( трактирщики, сдающие комнаты на постой нумеровали их так: рисовали на первом этаже по одному экземпляру какой-нибудь птицы, на втором- по две, на третьем — по три. Так что комнату с двумя воробьями нужно было искать где-то на втором этаже).
Эта комната оказалась незапертая. На кровати лежал бледный, почти белый Мин, а рядом с ним на стуле спал какой-то седой мужичок. Вид у него был какой-то измученный. Рядом на маленькой тумбе стояло несколько склянок с какими-то зельями, а возле кровати тазик с окровавленными тряпками — в них я узнал свою первую в жизни перевязку.
Я тихо зашел в комнату, и склонился над моим другом. Что-то он чересчур бледноват. Дыхание… что-то вообще не слышно дыхания, и грудь не вздымается. Я взял с тумбочки маленькое зеркальце, и поднес его к губам Мина (так легко можно проверить, дышит ли человек: даже если дыхание практически неощутимо — стекло все равно запотеет). Ничего… Уже волнуясь, я взглянул на него «зрением жизни». Он был темным, как неживой предмет. Так мне почудилось в первое мгновение. Но приглядевшись немного, я заметил легкое мерцание жизни где-то в глубине сердца. Торопясь, я начал напитывать его преобразованной энергией. Глаза моего друга широко раскрылись, обнажив ярко-красные, а не белые, как обычно у людей белки. Руки, до того спокойно лежавшие вдоль тела, с нечеловеческой силой вцепились в кровать. Послышался треск сминаемого дерева. Дремавший на стуле старичок испуганно вскочил, и уставился на все это. Я с досадой глянул на него — и ткнул пальцем в сонную артерию (это бы единственный известный мне быстрый способ отключить его — этому научил когда-то Мин) Я знал, что делал — человеческое сознание — очень хрупкая штука: вероятность, что он вспомнит последние несколько секунд перед потерей сознания невероятно мала. И сосредоточился на моем друге, продолжая вливать в него силу, и наблюдая происходящие с ним изменения. Постепенно жизнь начала возвращаться к нему: засветилось сердце, пару раз судорожно трепыхнулось и заработало. По телу заструилась кровь, омывая внутренние органы, мышцы, кости. Постепенно все тело начало оживать. Руки расслабились, отпуская кровать. Слева глухо стукнулся об пол кусок деревянного бруска, судорожно оторванный от кровати. Красный цвет постепенно уходил из белков глаз. Тело расслабилось. Лицо стало вновь напоминать живого человека. Наконец взгляд принял осознанное выражение.