Спасибо вам за добрую улыбку,Нечаянно подаренную мне.Я сохраню её, как море рыбку,На дне души, в холодной глубине.
Среди житейских бурь и треволненийМинута сокровенная была,И не осталось горьких сожалений,А разве что печаль – и та светла.
О любви к природе
Похоже, в наше время стали модойПризнания (которым грош цена)О радости общения с природой…Как будто в них нуждается она!
Загадочны её метаморфозыИ отрешённо неприступен лик.Наивно объяснять морозы, грозыЗаученными строчками из книг.
Томительным величием природыВ смятение повергнется душа.“А где же ощущение свободы?” —Окатит как водою из ковша.
В дремотный полдень или ночью звёзднойЛицом к лицу столкнёшься с ней опять —И не отважишься богине грознойПризнанием в любви надоедать.
«Из белой и сиреневой синели…»
Из белой и сиреневой синели,Летели за руладою руладаПернатого, столь знатного певца,Что называть его уже не надо.А небеса столь искренне синели —Не отвести восторженного взгляда.И тешились надеждами сердца,Как будто в жизни сада – вся отрада.
«Последние листья подлеска…»
Последние листья подлескаШумят на октябрьском ветру,Но сдвинется туч занавеска —И солнце затеет игру:Лучи по коричневой, буройИ желтой листве заскользят.Не часто у осени хмуройТеплеет задумчивый взгляд.Глядишь на неяркое солнце,На тусклые эти лучи —И кажется: в дальнем оконцеЗатеплилось пламя свечи.И ты, бесталанный прохожий,Идёшь на мерцающий свет,В избушке хозяйки пригожейНаходишь приют и привет.
Июль
Дошло зерно в початках кукурузыДо спелости молочно-восковой,И на баштане дыни и арбузыРастут, как на опаре дрожжевой.Поспел налив, и зажелтела дуля[1],А белая черешня отошла.Расплавленному золоту июляПод силу всё живое сжечь дотла.
Ни облачка на выгоревшем своде,Ни пяди тени на земле. Невмочь Ни человеку, ни живой природе —Скорей бы знойный день сменила ночь.
А вечером над пыльным небоскатомЗарницы заиграют кое-где,И дальним замирающим раскатомГроза опять напомнит о дожде.
Заснуть не даст глухой порой ночною,Вселит надежду жителям села.Теперь бы только где-то стороноюОна, как наважденье, не прошла.
«Прощайте навек, Андруши…»
Послушные воды ДнепраУже затопили округу…А кажется – будто по лугуЯ мальчиком бегал вчера.
Я помню, где были ручьи,Озера, дороги и нивы.А чибисы плачутся: “Чьи вы?”Неужто и вправду – ничьи?
Cюда возвращаться всегдаДуше, обратившейся в память, —Кружить и кружить над волнами,Как птице, лишенной гнезда.
Лесное молчание
В любимом старом смешанном лесуЕго душа на миг смешалась.Послышалось:– Не бойся, я спасу,И знай – сочувствие – не жалость.
Берёза первая произнеслаСлова отрады беспредельной:– Ты должен помнить, что душаНе зла,А доброты сосуд скудельный.
И к этому добавила сосна:– В беде мужская честь – опора.Ты сохранил её – тебя онаОберегает от позора.
Стояли молча старые дубы,Но тоже словно убеждали,Что для мужчин любой удар судьбы —Пустяк, не стоящий печали.
…Ничто, казалось, не произошлоСреди молчания лесного,А у него на сердце отлегло,Душа была на месте снова.
«Увы, снисхождение к людям…»
Увы, снисхождение к людямВыносят из прожитых лет.Но все же других не осудим —Не каждый душою атлет.И это похоже на жалость,В которой признаться грешно.Так что ж тебе, милый, осталось?Ты знаешь – осталось одно:Посильно служить добротоюИ в жизни, и в честных стихах.И с этой нелепой чертоюОстаться навек в дураках.
Родословная
От Щека, Хорива и КияДа Лыбеди в давней дали —Представишь: века – да какие! —Днепровской водой протекли.Ходили на Русь печенеги,Грозил половецкий полон.Из Дикого поля набегиНеведомых орд и племен.В ночи от пожаров светало —Облавой катилась орда.Казалось, погибель настала,Но Русь уцелела тогда.Ордынское иго – до срока,Про это особая речь…Потом появилась дорогаНа Низ, в Запорожскую Сечь.И стали казаками предки —Сторожей на юге страны.У нас родословные редки,Но живы дела старины.Горжусь, россиянин природный,Что рос в приднепровском селе,Что жизнью и долей народнойПрикован я к этой земле.