Микаш понурился. Их все чурались то ли из-за сестры, то ли из-за его затаённой странности.
– У тебя и тут работы невпроворот, – мать плеснула супу в миску и вручила ту Микашу. – Только не оправдывайся мне тут! Иди вон сестрицу покорми.
Агнежка сидела на лавке за столом у окна и раскачивалась взад-вперёд. Толстые тёмные косицы растрепались, волосы взмокли от пота и курчавились на лбу. Зелёные, слегка раскосые глаза смотрели в никуда. Пухлые губы шевелились в едва слышном бормотании. Всхлипы то и дело вторили ветру на улице. Перед ненастьем Агнежке всегда становилось хуже.
Она была самой красивой из всех, кого он видел. Такое простое, открытое лицо, огромные глаза, доверчивые и искренние, добрая улыбка. Агнежка никогда не злословила. Была чище всех и лучше всех. Хотя остальные считали её страшилищем. Даже мать.
Кап-кап-кап – заколотило в крышу, кап-кап-кап – в подставленные миски. Громыхнуло. Отсветы молний пробивались сквозь тусклое окно. Агнежка затряслась, аж лавка начала подпрыгивать.
Микаш поставил миску на стол и присел рядом. Ладони легли на голову сестры, посылая волны тягучей безмятежности. Он умел это, сколько себя помнил: чувствовать чужие эмоции, подслушивать мысли, успокаивать драчунов или заставлять людей отвести глаза. Это было так же естественно, как дышать. Иногда Микаш выдавал, что знает чужие мысли, неосторожным взглядом или жестом, и люди пугались. Он бы хотел стереть это из их памяти, как мать состирывала пятна с его рубах.
Агнежка медленно расслабилась, задышала глубоко. Взгляд её сделался более осмысленным.
– Мика, – измученно произнесла она, улыбаясь ему. – Мой Мика прийти.
– Пришёл! А сейчас мы будем кушать, – он зачерпнул полную ложку супа и, остудив, поднёс ко рту сестры. Агнежка замотала головой. – Давай, Одуванчик, ам-м-м, за меня, чтобы я был сильный, много работал, и мы пережили зиму.
Она сдалась и открыла рот.
– Ам, за маму, чтобы она не хворала и заботилась о нас. Ам, за тебя, Одуванчик, чтобы ты выздоровела, и к тебе посватался самый богатый парень на селе!
– Мика! – хохотнула она.
Он засмеялся вместе с ней.
– Микаш! Хватит нести вздор! – оборвала их мать. – Поторапливайся. У тебя ещё куча работы на сегодня. Никто её за тебя не сделает.
– Я всё успею, разве я когда-нибудь не успевал? – отмахнулся он и вернулся к сестре. – Ам, чтобы лихо белоглазое наш дом всегда стороной обходило.
Микаш ещё долго корил себя за эти слова, ведь в дверь тут же постучали. Он знал, что это не ветка. Сердце ухнуло в пятки. Стук повторился.
– За печь, живо! – велела мать, вытирая руки о передник.
Микаш нехотя оставил Агнежку и спрятался. Мать открыла дверь, впуская на порог бурю. Гремел гром, выл ветер, капала вода с потолка. Меж всех этих звуков отчётливо слышалось, как стучала клюка о земляной пол.
– Зачем пожаловали, госпожа? – мать заговорила ласково и мягко, будто перед высокородным.
– Искала приют в бурю. Нельзя? – заворчал старческий голос.
– Да ну что вы! Мы так бедны. Боюсь, наше гостеприимство покажется вам очень скудным.
– Я неприхотлива.
Снова послышался стук клюки и ковыляющие шаги. Любопытство пересилило, и Микаш выглянул из укрытия. На лавку рядом с Агнежкой опустилась древняя старуха в сером балахоне, полная и сгорбленная. Мать налила ещё одну тарелку супа и поставила перед ней вместе с последними ломтями хлеба.
– Вы уж простите, у нас больше ничего нет.
– Ай и врёшь! – укорила её старуха.
– Мика-мика-мика, – забормотала сестра и снова принялась раскачиваться.
– Хворая она у тебя? – старуха взяла Ангежку за подбородок и повернула к себе её голову. – Не любишь её, да? Обуза? Так и она тебя не пожалеет, когда время придёт.
Старуха разразилась лающим хохотом. Микаш стиснул кулаки. Да как она может!
Будто услышав его мысли, старуха повернула к нему голову. Пришлось напомнить себе, как дышать, когда он увидел её белые глаза. Вёльва-горевестница!
– А ну-ка, иди сюда! – позвала его старуха. – Иди, не бойся. Хуже будет, если не выйдешь.
Так все про горевестниц говорили: ослушаешься их – вовек бед не оберёшься. Микаш показался на свет.
Старуха обернулась к матери:
– Тоже твой мальчонка? От кого прижила, глупая?
– От мужа, – на пределе терпения ответила мать.
– Угу, от мужа твоего пьяницы только такие убогие, как она, – старуха кивнула на заходившуюся в припадке Агнежку, – могли родиться. А мальчик-то совсем не в вашу породу, смекаешь?