Правильно. За работой всегда легче становится.
Хрустели под мечом кости, рвалась плоть, чёрная кровь заляпывала руки по локти, но Микаш держался – за взмахи верного клинка, за монотонное скольжение лезвия охотничьего ножа. Челюсти нехотя покидали головы палесков. Первая пара, вторая… последняя. Микаш сложил их в мешок, умылся из фляги и позвал остальных.
До подножья Выспы он дотащился с трудом. Колени дрожали, ноги цеплялись за камни, зрение то гасло, то возвращалось мутным оконцем. Внизу паслись лошади. Длинноногие и ухоженные скакуны – для высокородных, косматая низкорослая кобыла – для Микаша. Он поскорей забрался в седло и обмяк. Кобыла покорно затрусила за остальными лошадьми.
Ноги почти волочились по земле, от неровного хода трясло. Боль вспыхивала то в бедре, то в плече, то прихватывала голову. Неужто и вправду надорвался? Всё: не восполнится резерв, не будет силы. Мука это, когда видишь Горний мир демонов, но бороться не можешь. Интересно, как быстро высокородные поймут, что Микаш теперь бесполезен, и вышвырнут его на улицу? А может, лучше самому уйти? Всё равно обещания лорда Тедеску пусты, и рыцарства Микашу не видать, как собственных ушей.
Впереди кольцом обхватил насыпь полузаброшенный замок-крепость. Светло-серый булыжник от времени покрылся тёмными пятнами, его обвивал клочьями полусухой плющ, зубцы, венчавшие стены и башни, частью обвалились. Казалось, будто чудовище щерит пасть в гнилозубой улыбке и изрыгает воду в глубокий ров.
Отворялись дубовые ворота, с натужным скрипом канатов опускался въездной мост. Лошади нетерпеливо взрывали копытами землю. Также нетерпеливо переговаривались Йорден с наперсниками, похваляясь подвигами и посмеиваясь над «дворнягой», надорвавшимся на пустом месте. А ведь на самом деле, чем сильнее дар, чем ближе человек с ним сживается и чем свободнее использует, тем зыбче становится запретная грань. Кажется, нет её и ты всемогущ, самоуверенно ступаешь на край и опрокидываешься в бездну, чтобы переломать себе все кости.
Лошади въехали в замок. Широкий внутренний двор пустовал. На колья у ворот были насажены человеческие головы. Видно, снова казнили бесноватых фанатиков с юга, поборников веры в Пресветлого-милостивого, как они себя называли. Дурачьё, конечно, куда им со своими молитвами тягаться с одарёнными рыцарями.
С псарни доносился заливистый лай. Вообще-то зареченские степи славились не псами, а табунами резвых и сильных лошадей нарядной золотистой масти. Так их и называли: зареченское золото. Только лорд Тедеску предпочитал охотничьих собак, баловал их и лелеял, даже кормил на порядок лучше, чем слуг.
Спешились. Один Микаш остался в седле. Любое движение отдавалось болью. Тёмные пятна слепили.
— Чего расселся?! — крикнул Йорден. – Никто твою работу за тебя не сделает.
Микаш сполз на землю и потащил лошадей в конюшню. Ноги подвели, и он едва не рухнул.
— Эй, парень, ты чего? — выбежал из длинной приземистой постройки конюший. — Глядите, он же преставится вот-вот!
Засуетились-забегали слуги, лошадей позабирали, хотели отвести куда-то под руки, но Микаш отмахнулся:
— Я в порядке!
Слабость показывать нельзя — ни высокородным, ни даже простолюдинам. Первые за слабость сжирают, вторые — презирают. Жалость делает мужчину ничтожным. Подыхать лучше одному.
Микаш дополз до пустого денника, застеленного чистой соломой, распластался на ней и уснул.
Пробуждение вышло не из приятных: окатили ледяной водой. Микаш дёрнулся. Тело ломило, боль отдавалась пульсацией в голове.
Над ним возвышался Олык, немолодой уже камердинер. Одевался он всегда аккуратно, в рыже-зелёную ливрею, а волосы гладко зачёсывал назад. Карие глаза в обрамлении глубоких морщин смотрели с усталой тревогой.
– Три дня не могли тебя добудиться. Думали, околел, – заговорил Олык, едва заметно шепелявя.
– Да что со мной станется? Как на собаке всё заживёт, – ответил Микаш.
– Тогда собирайся живее, лорд зовёт. Он в дурном настроении – ждать не будет.
Лорд Тедеску и в хорошем настроении терпением не отличался. Микаш выпил несколько черпаков воды, чтобы промочить ссохшееся горло, и поспешил к хозяину.
Тот обнаружился в малом каминном зале на втором этаже. На дубовом столе лежали распечатанные письма. Рядом стоял Йорден и беседовал с отцом на повышенных тонах. Микаш замер на пороге и прислушался.