Перепросмотр отцепит их. Вот отчего его называют преддверием свободы — свободы выбора, как жить и кем быть.
Одно из самых поразительных открытий испытавшего перепросмотр заключается в ясном понимании того, что средний человек живёт как бы двумя жизнями: одна запечатлена памятью тела, другая — памятью ума. Первая память хранит наиважнейшие события, вторая есть механическая запись фантазий, которые питает эго на свой счёт. Что ж, мы существа дуальные: можно ли было ожидать иного положения дел? Обе наши половины живут и действуют параллельно, хотя для нас обычно проявлен лишь тональ.
Что же касается нагваля, то среди всего, что он так бережно хранит вплоть до начала перепросмотра, — раз и навсегда данные «обеты». Под этим словом я подразумеваю те поистине страшной силы команды, которые отдаёт себе всё существо человека под неумолимым давлением обстоятельств. Это своего рода клятвы никогда более чего-то не делать или же «с этого момента и до гробовой доски» поступать именно так, а не как-либо иначе.
Поясню на примере. Мэри — очаровательная пятилетняя девчушка, полная жизнерадостности и жгучего любопытства, ибо мир вокруг ребёнка — неисчерпаемое поле исследований и потрясающих открытий. Её мать Джейн безмерно любит свою дочь, но очень редко выражает свои чувства. По пальцам можно пересчитать те моменты, когда она обнимала и целовала Мэри. Однако Джейн вовсе не плохая мать, просто она впитала такое отношение с самого младенчества — её родители никогда не выражали своих чувств. Так где было Джейн научиться тому, как это делать?
Силу своей любви к дочери она выражала в ином: школьная одежда всегда сверкала чистотой, детская комната была светла, просторна и завалена такими игрушками, о которых иные малыши не могли даже и мечтать. По всему было видно — Джейн старается как может, чтобы её Мэри жилось наилучшим образом.
Но Мэри постоянно чувствовала, что в её жизни чего-то недостаёт. Чётко и ясно сформулировать это в свои пять лет она, конечно, не могла, но будто что-то важное отсутствовало, когда Мэри отправлялась спать или выходила из дому в школу.
Особенно это ощущалось по завершении уроков. Дети выбегали гурьбой из школы, у входа их ожидали радостные родители — объятия, поцелуи, расспросы и ответные обстоятельные рассказы о том, что сегодня проходили, кто с кем подрался, кто в кого влюбился, и тому подобных событиях детской насыщенной жизни.
Встреча же Джейн и Мэри выглядит совсем по-иному. Они молчаливо берутся за руки и подходят к дорожному переходу.
— Мэри, ты должна очень внимательно переходить улицу.
— Да, мам.
— Видишь, как я это делаю. Сначала смотрю направо, потом налево…
— Да, мам.
Дорогу перешли, опять повисает тягостное молчание. Мэри хочется бегать, прыгать, веселиться, играть, петь, но робкие её попытки неизменно вызывают строгое выражение на лице Джейн, которое лучше всяких слов сообщает: запрещено! Дома, как правило, звучит лишь монолог — это Мэри разговаривает со своими куклами, — который изредка прерывается короткими репликами её матери: «Вымой руки… доешь всё, что на тарелке… убери за собой…»
Мэри часто снится один и тот же сон: она радостно бежит навстречу маме, та подхватывает её на руки, целуя и крепко обнимая, а потом они идут и без умолку говорят о чём-то интересном…
Отец Мэри, Сэм, совсем не такой, как мать, и в грустные минуты своей жизни Мэри закрывает глаза, вспоминая его сильные руки, что подбрасывают её к самому потолку, мягкую улыбку, сияющие глаза и то, каким удивительно иным выглядит мир с высоты его плеч, на которых она так любит сидеть. Как жаль, что её папа так много времени проводит в разъездах по делам фирмы.
Сэм — коммивояжёр, он на очень хорошем счету у администрации фирмы. Ответственный отец и заботливый муж, он часто трудится сверх положенного, чтобы обеспечить семье должный доход. И в редкие свободные дни не было для Сэма большей радости, чем играть и разговаривать со своей маленькой принцессой. Но как же редко это бывает!
Как-то Сэм не появился дома даже тогда, когда все командировочные сроки уже истекли. Прошёл день, другой, третий.