Верещагин Олег Николаевич
Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Мы будем помнить
Путь в архипелаге…
В. П. Крапивин
АВТОРСКОЕ ПРИЗНАНИЕ
Эту рукопись читало уже немало людей. Удивительна была их реакция на неё — столь же разнообразная, как и сами читавшие.
"Опять ты расизм пропагандируешь…" — кривились одни.
"Ну ты молодец, это прямо сага!" — трясли мне руку другие.
"Ну и зачем ты это написал?" — удивлялись третьи.
"Что, нравится описывать, как малолетки трахаются?" — подмигивали четвё-ртые.
"Учебник по фехтованию и выживанию," — пожимали плечами пятые.
"Неплохой сборник бардовской песни," — сухо замечали шестые.
"Спасибо, это о нашем детстве," — довольно сентиментально благодарили седь-мые.
"Сплошной плагиат," — даже определили некоторые.
В ответ на все эти реплики я только морщился. Иногда открыто, чаще — "про себя". Не было ничего удивительного в том, что каждый читавший книгу нашёл в ней что-то своё. Просто я — Я, автор — не писал роман ни об одной из этих вещей.
А собственно, о чём я его писал?
Ближе всех к истине были "седьмые". Я просто писал о друзьях своего детства, о наших играх, надеждах, снах, фантазиях, ссорах и мечтах, о нашей дружбе и о том, как больно рвалась она временами…
И всё-таки книга выходила не только об этом.
Это был, конечно, Барри с его "островом Никогда-Никогда" и Потерянными Ма-льчиками. И, конечно, Толкиен — "отдых в пути миновал, пройден последний привал… путь бесконечен и прост — вдаль, на сияние звёзд!" И несомненно Лукьяненко со всеми Сорока Островами. И разом все авторы "географических романов", которые я так любил в детстве. И Крапивин — тут я ничего и объяснять не стану. И ещё сотни про-читанных мной книг — вплоть до михалковского "Праздника непослушания" — да-да! Так что это наверняка плагиат. Или пастиш.
Или?..
Я не собирался — и не собираюсь — получать за эту рукопись какие-то дивиденды. Её не напечатают по множеству причин. Но я всё-таки прошу прощения у авторов тех многочисленных стихов, которые я навставлял в текст, не указывая, кто их сло-жил, а то и впрямую приписывая другим людям — реально существующим или выду-манным.
Может быть, кто-то в книге узнает себя. Свои мысли и желания. Свои надеж-ды и свою веру. Я же только могу сказать, что, когда мне плохо или мне хочется от-ступить перед чем-то — в душу мне каждый раз заглядывают глаза того мальчишки, которым я был. Он выступает из какой-то мглы, похлопывая по штанине длинным прутиком и смотрит, а следом выходят другие. Молча. Они не осуждают меня. Они просто смотрят. И я нахожу в себе силы жить дальше…
…Если вы дочитаете книгу до конца, то поймёте, что я писал её ради последней сцены.
И это правда. Или, по крайней мере, её основная часть.
Счастливого пути. Hoott vejkki. Счастливого пути.
Отдых в пути миновал.
Пройден последний привал.
Кончены долгие споры.
Путь бесконечен и прост:
Вдаль — на сияние звёзд!
Вдаль — через реки и горы!
Вы же, кого я любил,
Знайте: я вас не забыл,
Вашими жив именами!
Пусть не оставлю следа —
Истинна наша звезда —
Та, что сияет над нами!
Дж. Р. Р. Толкиен
Я посвящаю эту книгу моим друзьям —
тем, кто своей жизнью опроверг слова
"Игра важнее тех, кто в неё играет",
доказав, что все игры на свете делаются
ЛЮДЬМИ
Только эхо в горах
Как прежде, поёт
Голосами друзей-мальчишек…
Голоса их всё тише…
Время не ждёт.
ЧайФ
РАССКАЗ 1
ЧУЖАЯ ЗЕМЛЯ
Это было, это было
в той стране,
О которой не загрезишь
и во сне…
Н.Гумилёв
1.
* * *
… - Продавец и спрашивает: "Мужик, а кто там у тебя сидит-то?!" "Не знаю я. Но сыр любит — офигеть!"
Танька рассмеялась, но тут же ойкнула и запрыгала на одной ноге:
— Ой, я, кажется, на что-то наступила…
— Не на бутылку? — забеспокоился я. — Погоди, сейчас… вот сюда давай.
Я подставил ей руку и помог допрыгать до пенька, бросив в траву свои туфли и её кроссовки. Танюшка прыгала и жалобным повизгиваньем обозначала свои невыносимые страдания, но я всерьёз беспокоился — мало ли, что валяется тут в траве? С тех пор, как нашу речку почистили, на её берегу повадились устраивать пикники — в меру своего пони-мания, то есть: бухали, закусывали и били бутылки о деревья, а иногда — друг другу о го-ловы.
Если Танюшка распорола себе ногу, то в следующий раз колоть головы об их бутыл-ки буду я. Можно и наоборот. Бутылки о головы.
Я усадил её на пенёк и взял в руки левую ступню девчонки — холодную и мокрую от росы. Танюшка сопела мне куда-то в район правого виска, это было щекотно и невероят-но здорово. Я задержал ногу девчонки, хотя уже отчётливо видел, что на нежной коже ничего нет — скорее всего, просто наступила на сучок. Сердце у меня постукивало где-то в горле, и я уже почти решился её поцеловать (не ногу, а саму Таньку). А то что же это такое, мы знакомы уже год и ещё…
— А ты, Олег, фетишист, — сообщила Танька мне в ухо. — Ногу-то отпусти, раз там ни-чего нет.
— Да ну тебя, — сердито отстранился я. — Я думал, ты правда порезалась или ногу проко-лола.
— Я тоже думала… Кроссовки дай. И носки.
Я нашарил в чёрной траве нашу обувку, передал Таньке кроссовки и присел рядом на пенёк. Но обуваться мы не стали — просто сидели и смотрели на редкие огни за булькую-щей и шипящей на плотине рекой. На этой плотине хорошо стоять, кидая в белёсую от пены воду камешки. Многим кажется, что вода там пахнет затхлостью, а мне нравится этот запах…
— Сколько времени? — спохватилась Танька. Я посветил зажигалкой на свою "Ракету". — Двенадцатый час?! Ой ёлочки зелёненькие! Я же должна на сахарный к папке ехать. Пос-ледний автобус через пятнадцать минут!
Она лихорадочно обувалась. Это был серьёзный облом, у меня, словно молоко, оста-вленное в тепле, скисло настроение.
— Я с тобой поеду, — вызвался я.
— А обратно пешком? — поинтересовалась она. — Автобус-то последний… Нет уж, ты пойдёшь домой и ляжешь спать — приятных сновидений.
— Ну хоть до ручья провожу, — буркнул я, обуваясь. Танюшка независимо хмыкнула, но провожать не стала. — Завтра увидимся?
— Завтра будет завтра, знаешь такой мультик? — вопросом ответила она. — Ладно, по-шли.
По хорошо знакомой тропинке мы углубились в тихую рощу. Справа, за ручьём, Ур-чали тритоны-"бычки", печально покрикивала какая-то птица. Было абсолютно темно, лишь в проёмах высоких крон временами серебристо подмигивали нам звёзды, да впереди нет-нет проглядывал жёлтый фонарь — как раз над остановкой. Собственно, до неё было не так уж далеко.
Я первым перешёл по брёвнышку через сонно шепчущий в зарослях ручей, подал руку — Танюшка оперлась, легко скакнула.
— Тут я сама, — махнула она рукой по тропинке, ведущей на подъём через кусты.
— Давай я автобуса с тобой подожду, — предложил я. У меня на языке вертелось: "Тебя
2.
там что, ждёт кто-то?!" — но я помалкивал. Потому что в ответ вполне можно было получить: "Ждут," — и зрелище молча удаляющейся спины. А так прощаться совсем не хотелось.