— Пошли скорей! — возбуждённо позвал я. — Ну?! Что же вы?!
Я проснулся от того, что в джунглях ухнуло и затрещало. Это вполне могла быть одна из тех чудовищных плюющих ядом тварей, с которыми мы близко свели знакомство в последнее время.
Кожа в паху и под мышками зудела. Я провёл ладонью по телу и, ощутив на бедре скользкий нарост, сквозь зубы выругался. Как ни старайся, а всё равно добираются. Внутренне вздрагивая от омерзения, я завозился, нашаривая кисет с мокрой солью, ощупью посыпал нарост. Подождал с полминуты, тронул — пальцы попали в кровь, но пиявки уже не было. Тварь… Помнится, когда я первый раз нашёл на себе такую, я даже не заорал — завизжал. Круче был эффект только от пауков величиной с суповую тарелку (без лап!), от которых я при первом знакомстве бросился бежать…
…Нашарив штаны, я влез в них, а потом и в сапоги, не выбираясь из гамака. Одежда, сделанная из кожи, стала нашим уязвимым местом — она осклизала, плесневела и воняла. Но хорошо защищала от большинства неприятностей, так что приходилось мириться…
Лёгкие с натугой прокачивали воздух с влажностью больше ста процентов. Ночью было не менее душно, чем днём. И я ощущал, что скоро мне так и так заступать часовым.
Вокруг в гамаках спали ещё семь мальчишек. Шумно спали. Кто-то тянул воздух открытым ртом, кто-то стонал, кто-то храпел, кто-то чесался изо всех сил. Мелкая мошкара, слабо фосфоресцируя, вилась над лагерем. Стояла угрожающая тишина, лишь кто-то скрипел в джунглях. Потом снова послышались уханье и треск…
…За пять месяцев странствий по джунглям мы не видели ни негров, ни белых, ни каких-либо следов их пребывания здесь. Но путешествие было тяжёлым чисто по природным причинам.
На нас ополчились сырость, духота и бездорожье. Какая-то мерзейшая плесень зелёного цвета возникала на теле. Кожа между пальцами ног трескалась и кровоточила, а кое-где — отслаивалась лоскутами. Оказалось неожиданно плохо с водой — мы как-то пару раз налетели на роднички, хлебнув из которых, по нескольку суток мучились поносом. С продуктами тоже было не слишком. Джунгли кишели жизнью, но эта жизнь была либо совершено неуловимой, либо смертельно опасной — ядовитые огромные слизни, чудовищные водяные змеи, крокодилы, гигантские паучищи, существа вроде носорогов, протаптывавшие в джунглях бетонно-твёрдые тропы и мгновенно впадавшие в ярость, чёрт-те-что ещё… Туманный, душный мир таил в себе настоящий заповедник невероятной нечисти, словно вышедшей из ночных кошмаров или белогорячечного бреда.
За эти месяцы мы не видели солнца и чистого неба ни разу. Разжечь огонь вечером тоже было нелегко, да и вообще не всегда удавалось. Я время от времени начинал опасаться, что кто-то сорвётся со вполне естественным вопросом: «На кой чёрт ты нас сюда затащил, Олег?!»
Если бы я знал…
…Видов торчал за толстенным деревом, прислушиваясь к темноте. Поведя плечом, он дал мне понять, что ощущает моё приближение.
— Что там? — тихо спросил я.
— Вроде ничего, — так же шёпотом отозвался серб. — Они далеко, если это вообще они… Ты чего встал?
— Всё равно менять пора… Где Димка?
— На другой стороне…
— Иди, поднимай Раде. Потом можете с Димкой идти спать.
Он бесшумно канул в полосатый мрак.
Я провёл ладонью по кобуре. У меня оставалось одиннадцать патрон к «нагану», у Кольки — восемь последних к автомату. За это время мы не стреляли ни разу. Но меня не оставляло ощущение, что эти патроны нам ещё понадобятся.
Меня беспокоило одно. За все пять месяцев с нами не произошло ничего такого. Как ни крути — ничего, что могло бы оказаться «выходящим за рамки». А я ведь помнил рассказы о Пацифиде.
И я пошёл сюда за этим. Вот и ответ на незаданный вопрос, зачем я «их» сюда затащил.
Но пока ничего нет. И это меня беспокоило.
Мы вышли к речке около десяти утра. Последние полчаса были очень тяжёлыми — лианы словно бы сговорились нас не пропускать. Да и сама река не слишком радовала — над ней всё тем же пологом смыкались ветви деревьев, ровная, казавшаяся неподвижной, вода отливала воронёной сталью.
— Сонной, зловонной реки Лимпопо… — пробормотал Ромка.
— А? — не понял Йенс, пробовавший воду веткой.
— Это у Киплинга, — пояснил Ромка. Нам было так тяжело, что его перестали чуждаться уже в конце второй недели, но он по-прежнему был стеснительно-зажатым и редко что-то говорил сверх деловых бесед. — Про Слонёнка… «Откуда у слона хобот?»…