— Вот так лучше, — сказала наконец Танюшка.
— Чего?.. — сонно спросил я и, помедлив, откинул голову ей на колени. На миг почувствовал, как напряглись ноги девчонки… но тут же расслабились, и я, запрокинув лицо, увидел, что и она привалилась спиной к косяку, задумчиво глядя в лес своими зелёными глазами. А руку… руку, помедлив, положила мне на плечо.
«Только бы никого не принесло!!!» — взмолился я.
Принесло, конечно же — вернулся Андрей Альхимович, и я оттолкнулся затылком от танюшкиных колен. Посмотрел на неё — ощущение было такое, что… ничего и не было. Взгляд Татьяны стал деловитым, она перешагнула через меня и отправилась куда-то, по пути громко вопрошая, нашли или нет орляк. Я подумал, что это и в самом деле вопрос — мыла-то у нас не было, а без мыла, как говорил один знакомый нам дед, «не мытьё, а одно паскудство». Только, если честно, мне сейчас было плевать на всё. А тут вдобавок мне попался на глаза Серёжка — он скромненько целовался у малинника с Ленкой, пользуясь тем, что большинство людей у бани. Причём целовались они самым настоящим образом «взасос». Я мысленно взвыл, запустил очередным клинком — как раз сергеевой дагой — в стену и убежал в дом, едва не сбив с ног Щуся, который нагло завопил вслед: «Ну ты чё — дурак?!» — и не получил по шее.
Девчонки оккупировали баню первыми, демонстративно заложив дверь поленом изнутри, после чего из окна интенсивно повалили пар и дым, словно там раскочегаривали котёл паровоза. Мы, поглядывая на приземистое помещение и похмыкивая, занялись делами по хозяйству, тем более что как раз тут Север с Кристиной притащили оленя и трёх глухарей, весом почти равных оленю.
— Слушай, — обратился ко мне Вадим, — а что если на зимовку определиться тут? Мне кажется, место неплохое…
— Знаешь, я уже об этом думал, — признался я. — Завтра попробуем определиться с соседями, а там посмотрим.
Вадим кивнул. Мы разожгли костёр снаружи, а то спать будет невозможно — и занялись приготовлением оленины и птичек. Это мы умели не хуже девчонок, тем более, что Кристина принесла и можжевеловых ягод, с которыми мясо приобретает совершенно изысканный вкус.
В медленно тающем вечернем свете наш лагерь приобрёл вид разбойничьей стоянки из какого-нибудь фильма о временах Ивана Грозного или Алексея Тишайшего. Сходство усугублялось тем, что многие бездумно затачивали клинки. Кое-кто лежал, живописно раскинувшись или подперев рукой голову, у огня. Очевидно, сходство заметил не только я, потому что Игорь Северцев вдруг полушутливо завёл монотонным голосом, потряхивая головой:
Север на секунду запнулся и допел: —
…Да батьки Лешего да мы работнички…
Я кинул в него веткой, но не нарушил общего настроения — посыпались славянофильские реплики:
— Эх, да жись наша поломатая…
— По лесам да буеракам, ровно волки, рыщем…
— Нет у нас, сирых, хучь норы какой…
— Ой, Русь-матушка, что ж ты к нам да так неласкова…
— Счас бы кофе с булочкой, да на печку с дурочкой, — не в тему ляпнул Сморч и, когда все отсмеялись, Север опять затянул знаменитую:
— а все грянули припев разухабистыми голосами:
— Север! — Вадим под общий смех осторожно рванул на груди ковбойку, уткнулся лицом в плечо улыбающегося Игоря и замотал головой: — Пой, Север! Песен хочу!!! Потешь душу мою больную!!!
— и под общий припев Саня начал жонглировать взятой у Сморча финкой.
Допели песню. Потом Игорь Северцев помахал рукой, сел удобнее, опершись на притащенный сухой пень за спиной и задумался. Это означило, что сейчас он будет петь серьёзное; примолк даже неугомонный Щусь. Потом Север поднял голову, обвёл нас блеснувшими глазами…