Я остановился, расстегнув кобуру, отступая за дерево. Прислушался снова и всмотрелся. Сталь не лязгает. Но они явно развлекаются рубкой деревьев — ещё раз, с чего бы это? И кто им дал такое право — рубить деревья в черте моего княжества?
Я заскользил от дерева к дереву, осторожно раздвигая ладонью папоротник, порыжевший к осени. И, сделав десяток шагов, обнаружил четверых человекообразных.
Они и правда были заняты порубкой. Двое работали своими топорами, срубая молодой дуб — твердая древесина упруго звенела под чёрными лезвиями. Ещё двое отдыхали на траве, задрав головы, и каркали, что-то обсуждая.
Я проследил за их взглядами и мысленно сочно сплюнул. В развилке двух толстых ветвей — метрах в шести над землёй — виднелся человек. Всё, что я мог понять — вроде бы в джинсах, ни возраст, ни пол понять было невозможно. Ещё я видел торчащие в ветвях три толлы — метательных ножа. Кидали снизу вверх, попасть не могли.
Один из негров продолжал рубить. Второй несколько раз пнул дерево босой лапой и зашёлся мерзким смехом. Наверху послышался истошный вскрик, листья затряслись, мелькнула рука, вцепившаяся в ветку… Кажется, прячущийся там человек окончательно обалдел от страха и думал только об одном — не сорваться. Но было предельно ясно, что ещё через полчаса дуб завалят, и неграм этого древолаза даже не придётся убивать — расшибётся о землю сам.
— Да что ж вам всем дома-то не сидится? — вздохнул я, взводя наган. — Что ж вы жить-то мешаете?
Я ощущал что-то вроде тяжёлой, надоедливой усталости при виде этих негров — так, словно это были тараканы или клопы: жить мешают, надоели, под сковородками путаются, дело делать не дают… Наверное, подобное ощущение вызывали у моих предков какие-нибудь печенеги или монголы. Даже не ненависть, а именно вот так…
…Не люблю топоров. Именно поэтому я влепил тем, что рубили дерево, по пуле в голову. Вообще-то, если по уму, надо было (и можно было) застрелить всех четверых. Но патронов у меня совсем почти не оставалось, поэтому я вымахнул вперёд. Успевший повернуться чернокожий товарищ что-то жизнеутверждающе хрюкнул, когда я раскроил ему голову, а потом завалился вбок, смешно дёргая ногами.
Только вот палаш у меня завяз подлейшим образом, а последний негр отскочил на корточках, словно большая жаба, распрямился и…
И бросился бежать.
Ещё недавно я не умел метать ножи. Да и сейчас мне было ещё весьма далеко до Басса или Фирса. Вот только негру это не помогло — нож воткнулся ему в основание черепа.
Я неспешно подошёл к трупу, высвободил нож, вытер его и убрал. Потом перезарядил опустевшие гнёзда револьвера. Почистил палаш. И, подойдя к дубу, предложил, не поднимая головы:
— Спускайся, поговорим.
Мальчишку звали Богуш Скалон. Насколько я сумел понять из сбивчивой всхлипывающей речи, ему было тринадцать лет, и до недавнего времени (до вчера) он жил в южно-польском городке Паронин. Если мы считали, что не повезло нам, то, слушая постоянно вытирающего нос рукавом ветровки поляка, я начал менять мнение. Богуш и ещё двое мальчишек — его друзей — вчера вечером пошли погулять на окраину. Понимать его речь мне было довольно легко, хотя приходилось вслушиваться в быстрые, пришепётывающие и цокающие звуки. В отличие от, например, нас с Танюшкой, польские мальчишки оказались лишены внешних ориентиров и забеспокоились только когда стали возвращаться — а вернуться всё никак не получалось. Сперва они решили, что попросту заблудились. А больше ничего решить не успели, потому что ввалились в лапы неграм.
Богуш не сошёл с ума только из-за пластичности психики у нашего брата-подростка. Его друзей изнасиловали, убили и съели (я стиснул зубы, вспомнив румынского мальчишку, с которым был в своём коротком, но страшном плену) Сам Богуш каким-то чудом сумел освободиться и всю ночь бродил по окрестностям, окончательно заклинив от страха и непонимания. Утром он заснул, проснулся уже после полудня — и, не успев сделать и десятка шагов, буквально воткнулся в негров, от которых спасся на дереве. Лазить по ним негры не умели и после недолгого совещания начали рубить дуб. Тут и появился я, в корне изменив ситуацию.
Впрочем — меня Богуш, кажется, боялся тоже. Не сбежал, судя по всему, только потому, что лес и негры казались всё-таки страшнее. Он послушно шагал рядом со мной, лишь иногда дико озирался и начинал что-то бормотать — наверное, узнавал места. Я ему ничего не объяснял — пусть Кристина старается, она у нас полька, сама говорила.
Тащить косулю было тяжело. Очевидно, Богуш это заметил и что-то спросил — я различил слово «важко», «тяжело». Потом знаками показал: давай понесу.