Времени на новые рассказы тогда было намного меньше, но я продолжал его выкраивать.
Куда мы все идем,
Зачем мы здесь?
Кому мы все вернем,
Коль долг наш есть?
Отсюда и туда
Во времени шаги.
Туманы, мысли, города,
Одни на всех мечты.
Под грохот топоров,
Под песни детских слез,
Сквозь тысячи дворов
Идет дорога грез.
И мчится всяк по ней
Иль медленно ползет,
Но каждый все равно уйдет
В даль сумрачных теней.
Куда же мы идем?
Зачем я здесь?
Не мною начат круг,
Но замкнут он на мне…
Туман укрывал утро, как одеяло укрывает спящего. Нет более мирной картины, чем туманное утро где-то в диких местах. Солнце лениво, но весело и как-то по-детски задорно иногда проглядывает сквозь плотные клубы, играет в каплях росы на синеватой траве. Воздух чист и с тем неуловимо утренним ароматом, который заставляет ждать рассвета снова и снова. Мир просыпается.
Первый выстрел совпадает с черным взрывом, бог войны ударил в барабан и моментально сменил все законы вокруг. Это больше не прекрасное утро. Эта весна больше не несет надежду. Этот туман сменился черным дымом и смрадным запахом горящих тел, грязи и крови. Туман скрывал, как зверь пытается укрыть рану, поле войны. На ней гремела смерть, вопили люди и трещали жуткие машины. Все это пришло только что — буквально секунды назад было очередное прекрасное утро. Но не для тех, кто скрывался в окопах или обслуживал артиллерийские машины.
Резкий запах, который ощущался даже на вкус, на мгновение отогнал смрад копоти тлеющих трупов товарищей. Мгновенно вернул в кипящий ад реальности. Кто-то дернул за шиворот и поднял на дрожащие ноги. Постепенно мир вокруг начинал обретать ужасающие детали. Ужасающий грохот и вой сливались в какофонический гимн во славу. Трассы пуль, брызги крови и грязь. Перемешанные с телами комья земли — отличное укрытие от чужого свинца. На секунду упал за жутким холмом, передернул затвор автомата и не с криком, но с воем бросился вперед. Не видя никого и ничего, жал гашетку и бежал. Руки с автоматом сами находили цель, и каждый раз при нажатии на курок кто-то падал. Мы бежали. Невероятный ужас происходящего не мог пробиться сквозь волю, которая в едином порыве бросила вперед две силы. Бессмысленная боль наша мешалась с криками и яростным отчаяньем. Линия фронта от окопа до окопа — всего километра два, может. И мы умирали каждый день здесь уже много лет. Это был ад, и даже не в силах никто описать что-то примерно похожее. Ни один больной разум в своем воспаленном бреду не мог представить себе те часы, что тянулись вечно на кроваво-грязном поле войны. Взорвался снаряд недалеко. Всесильный танк накренился и замер. Внутри горел экипаж. Пламя взорвалось и набросилось на железо, словно это была сухая деревяшка. Споткнулся о того, кто упал и не встал. Как зверь, на четвереньках, галопом проскакал несколько шагов. Упал в грязь и выстрелил лежа. Перезарядил — патронов почти нет. Встал. Шаг. Вспышка, подобная солнцу, закрыла все и ад вокруг. На мгновенье возникла надежда, что это смерть…
Грязные веки отказывались подниматься. Поэтому холод сырой одежды успел добраться раньше, чем открыл глаза. Была ночь. К сожалению, выжил. Кажется цел. Умение прикидываться мертвым пришло со временем. Вокруг были слышны выстрелы и крики, но не так часто. Ужасно холодно. Не смогу ползти или даже подняться. Рядом слышу не нашу речь и выстрел. Речь прозвучала снова. Добивают. Мельтешения в холодной грязи никто не видит, и тело товарища накрывает как раз, когда мимо проходят они.
Трудно описать ту ночь под чужим телом. Кажется, у него не хватало ног, и свою под утро уже не чувствовал. Законы мира опять поменялись. И безмолвно выл от боли и отчаянья. Боль, холод и ужас были в каждой конечности и каждой клетке тела. Не мог спать, не мог шевелиться, не мог кричать. Кажется, где-то прозвучала наша брань. Мертвый открыл глаза. Рот разомкнулся и что-то выдавил из тела. Это были последние силы. Теплое небытие сомкнулось, как туман, где-то глубоко внизу, скрывая боль и кровь.