Арн сначала воспротивился, говоря, что нечего о мече рассуждать за кружкой пива. Но потом увидел заалевшее лицо Эрики дочери Юара, упрямо просившей его показать меч, и покорился.
Он подошел к Кнуту, спросив разрешения обнажить его меч, и взвесил его на руке. — У тебя тяжелый, искусно украшенный норвежский меч, дорогой друг детства, — сказал он и задумчиво помахал мечом в воздухе. — И если ты не промахнешься, то даже шлем врага не устоит. Но вот взгляни!
Он поднял меч, словно желая ударить им плашмя прямо по очагу, и тогда бы меч этот сломался прямо посередине. Кнут вскрикнул от страха. Но Арн удержался от удара и, засмеявшись, почтительно протянул Кнуту меч, добавив, что он, разумеется, ни за что не посмеет разбить этот меч, которым, возможно, будет завоевано целое королевство.
Потом он взял из рук Кнута свой собственный меч, поднял его и со всей силой ударил о камни, так что сталь зазвенела.
— Теперь ты видишь разницу, дорогой друг Кнут, — сказал он насмешливо, сгибая острие своего меча. — Наши северные мечи сделаны из твердого каленого железа и могут лопнуть. Их тяжело держать в руке. А мой меч — гибкий, упругий, он не разбивается, и им легко рубить.
Слова Арна пробудили не недоверие, а изумление. Кнут предложил Арну обменяться с ним несколькими ударами и снова обнажил свой меч, а Арн послушно поднял свой. Он несколько раз встретил в воздухе удары Кнута, продемонстрировав, насколько тяжелый меч проигрывает в сравнении с упругостью легкого. Арн просто стоял и как будто даже не прилагал усилий, тогда как Кнут вкладывал всю свою мощь в каждый удар, не достигавший цели. В конце Арн внезапно согнул руку в одном из отражающих ударов, так что меч Кнута заскользил вниз и сам его владелец повалился на землю вслед за ним. Норвежским родичам этот прием Арна особенно пришелся по душе.
Кнут поднялся без гнева, восхищенный, подошел к Арну и обнял его, сказав, что взывает ко всем святым, чтобы меч этот был всегда на его стороне, ибо не хотел бы он, Кнут, иметь Арна своим врагом.
Они вместе дружно выпили за эти добрые слова, и все ощущали, что связаны чем-то большим, нежели просто кровным родством.
Когда немного погодя Эрика дочь Юара поднялась, чтобы пожелать всем доброй ночи, — первым подошел к ней Эскиль, похвалил ее и поблагодарил, пожелав напоследок хорошего сна. Прежде такого никогда не бывало, и Эрике казалось, будто бы наконец, как поздней весной, вскрывается лед, который слишком долго сковывал воду.
Когда же к ней подошел Арн, она довольно фыркнула и тихонько шепнула ему, что никогда не слышала столько похвал за приготовленную не ею пищу. Арн сказал в ответ, что гостям понравилось, как готовят в этом доме, и оба они много трудились над тем, чтобы теперь все так получилось. И, подмигнув, добавил, что это останется их тайной, иначе норвежцы снова будут судачить о его немужском поведении. На том мачеха с пасынком и расстались, питая друг к другу искреннюю любовь.
Эскиль нашел способ продолжить пир наверху, в одной из башен. Там было холодно, но слуги должны были вскоре принести огонь. Так что все, кто хотел спать, улеглись без помех, а те, кто еще был в состоянии пить пиво и мед, делал это, не беспокоя хозяйку.
Молодые люди выбрали башню. Магнус же благоразумно покинул их, пожелав всем доброй ночи.
Сперва в башне ощущался холод, пока не принесли огонь, да и стужа на дворе, вероятно, делала свое дело, и, когда теперь юноши снова стали пировать, тон разговора изменился.
Кнут повел хитрые речи о том, что не надо было Арну щадить Эмунда-убийцу. Хотя, с другой стороны, было неплохо, что Арн поступил так, а не иначе, тут же поспешил заверить Кнут. Ведь после свершившегося Эмунд обречен на вечные насмешки, и зовут его теперь Эмунд Однорукий вместо Ульвбане. Но все же убийца короля не достоин жизни, и Кнут, как сын своего отца, обязан завершить то, что не сделал Арн.
При этих словах Арн побледнел и ничего не ответил. Впрочем, ему и не нужно было говорить, потому что в дело вмешался Эскиль, причем самым неожиданным образом.
Прежде всего Эскиль подтвердил, что прекрасно понимает Кнута и ничего не имеет против его намерений. Однако есть одно дельце, которое можно решить, будучи добрыми родичами.
Он встал и принес пергамент. Это была карта. Он расстелил ее на столе и, поднеся свечу, попросил всех подойти и взглянуть. Гости с любопытством столпились вокруг Эскиля.
А тот ткнул сперва пальцем в Арнес, а потом указал в направлении реки Тидан, вплоть до Аскеберга, места тинга на востоке, и здесь его палец замер у Форсвика, на берегу озера Веттерн, — там, где была усадьба Эмунда Ульвбане, то есть Однорукого, как поправился Эскиль.