Б ы с т р о в. Марина, хватит! Андрей, расскажи, что случилось?
С е в е р ц е в. Я, пожалуй, схожу домой, ребята… Жена волнуется. А дела мои, кажется, неважнецкие. (Достает ленту осциллографа.) Вот взял на память. Смотрите, как линия жизни пляшет… Экстрасистола так называемая…
Г о р е л о в. Ничего не понимаю…
Т а р а с е н к о. Алексей, помолчи.
С е в е р ц е в. Нарушение ритма в работе сердца. Когда начнешь это понимать, будет поздно. Медчасть поставила вопрос об отчислении из основной группы отряда. Вот и все. Ребята, извините, но я пойду… (Уходит.)
М а р и н а. Миша, ты был там?
Т а р а с е н к о. Был. Андрей сел в кабину центрифуги сразу после меня… Закрутилась как бешеная… Ему дали двенадцатикратную. Я стоял у экрана и вдруг вижу — голова Андрея завалилась, глаза странные…
Б ы с т р о в. Ясно, обморок. И сразу же оргвыводы! Наверно, опираются на авторитет профессора Заботина?
М а р и н а. Не горячись, Володя. Заботин — ученый с мировым именем.
Б ы с т р о в. Марина, будь сначала космонавтом, а потом уж врачом.
М а р и н а (Тарасенко). Был в медчасти?
Т а р а с е н к о. Был. Вежливо попросили не вмешиваться…
Б ы с т р о в. А мы вмешаемся! Должны вмешаться! Нельзя же, в конце концов, чтобы одно неудачное испытание решало судьбу человека… Ведь он не первый раз тренировался… И опять эта проклятая центрифуга! Перестраховщики, вот что!
Т а р а с е н к о. Ты не прав, Володя. Медики заботятся лишь об одном — чтобы там с нами было все в порядке.
Г о р е л о в. Марина, о ком ты рассказывала? Прыгал с парашютом?
М а р и н а. Между прочим, о Володе Быстрове.
Б ы с т р о в. И совершенно напрасно. Я что… Я уже в Звездном городке деточек народил, стал космическим папашей, может, и до деда-космонавта дотяну. Прилечу на Марс и на манер Деда Мороза скажу марсианским ребятишкам: «Здравствуйте! Я вам Снегурочку привез!» (Берет за руку Марину.)
М а р и н а. А Снегурочке уже лет пятьдесят стукнет.
Т а р а с е н к о. Похохмили? Может, хватит?
Б ы с т р о в. Ты, как всегда, прав, Миша. Похохмили! Что будем делать?
Т а р а с е н к о. Я говорил с Ракитиным. Поеду к Заботину, буду добиваться, чтобы Андрея направили в клинику для самого тщательного обследования. А если потребуется, то… Ясно?
Б ы с т р о в. Вот теперь ясно.
М а р и н а. Я знакома с Заботиным. Еду с тобой.
Т а р а с е н к о. Хорошо. На этом и закончим.
Быстров и Марина уходят.
(Горелову.) Теперь ты что-нибудь понял?
Г о р е л о в. Понял. Плохо мне, да и Андрею не лучше.
Т а р а с е н к о. Ничего ты не понял. (Берет со стола рапорт.) Что это за литературное произведение? (Читает.) «Командиру отряда, генерал-лейтенанту авиации товарищу Ракитину С. С. Рапорт. Прошу отчислить из отряда летчиков-космонавтов и направить в прежнюю летную часть. Последнее испытание убедило меня в том, что для сложных полетов и работы в космосе, вне корабля, я непригоден…» Здорово написано, ничего не скажешь, а слог-то какой… ну просто «Песнь о Гайявате» в переводе Ивана Бунина.
Г о р е л о в. Заглядывать в чужие письма не следует! Что я решил, то написал. Это мое личное…
Т а р а с е н к о. Личное? Это всех нас касается, товарищ Горелов.
Г о р е л о в. Ты что, может, ко мне пришел партийное бюро проводить? Мероприятие по чуткости?
Т а р а с е н к о (жестко). Потребуется, и на партбюро пригласим. А пока я хочу с тобой по душам, как друг…
Г о р е л о в. Ах, по душам! Оказывается, заседания бюро не будет, а товарищ Тарасенко прибыл проводить индивидуальную беседу, наставлять на путь истинный заблудшую душу. Так, что ли?
Т а р а с е н к о. Перестань кривляться! «Я решил, я написал, я, я…» Выходит, если завтра со мной что случится, тебе и наплевать?!
Г о р е л о в. Не заговаривайся…
Т а р а с е н к о. Матери тоже написал?
Г о р е л о в. Еще не успел…
Т а р а с е н к о. Жаль. Ты мне говорил, что она женщина мудрая.
Г о р е л о в. И что?
Т а р а с е н к о. Знаешь, что бы она тебе ответила? (Шутливо дает подзатыльник.) «Дурачок ты, Алешечка, несмышленыш еще… Разве можно, Алешечка, сразу, с ходу, отчаянно такие серьезные вопросы решать! Сперва бы сходил к своим дружкам, послушал бы, посоветовался, а уж потом…»
Г о р е л о в. Чего же тут советоваться? Вопрос ясен, Михаил…
Т а р а с е н к о. Я пришел не уговаривать: ах, мол, бедненький, тебе плохо, держись, не уходи, миленький… Разберись! Не можешь? Помогу. Ты новичок в нашем отряде. Пока шло испытание, Ракитин места себе не находил. Закурил, а я его два года с сигаретой не видел. Знаешь ли ты, что, пока над тобой колдовали медики, мы трубили «большой сбор», волновались за тебя, переживали…
Г о р е л о в (удрученно). Я не знал. Но факт есть факт — от него не уйдешь! Не гожусь… Потерял сознание… А что будет в полете? Какой из меня, к черту, космонавт? Все равно спишут, как Славу Рязанова, — и точка! Вернусь обратно, буду испытывать самолеты. Конечно, горько все это… Но… я делал что мог…
Т а р а с е н к о. Делал что мог… (Берет книгу со стела.) Вот тут подчеркнуто, наверное, тобой? (Читает.) «Сделал что мог, пусть, кто может, сделает лучше». (Кладет книгу.) К римским консулам обратился!
Г о р е л о в. Плохо сказано?
Т а р а с е н к о (равнодушно). Блестяще. У меня не вышло, пусть продолжат другие! Хилая позиция! Придется напомнить. Ты коммунист. Для коммуниста формула «сделал что мог» неприемлема. А теперь давай разбираться. Кто тебе сказал, что последнее испытание зачеркнуло тебя как космонавта? Скажи, кого испытывали — скафандр или тебя?
Г о р е л о в. Меня, ну и скафандр, конечно.
Т а р а с е н к о. Сначала скафандр, а уж потом тебя. У конструктора не получилось. Переживал! Ведь это его детище… Его можно понять?.. Скафандры у нас есть, и преотличные, — это показали полеты орбитальных станций. Но конструктор задумал такой, какого еще не было. Пока не получился… Ясно?
Г о р е л о в. Но я-то не выдержал!
Т а р а с е н к о. Другой бы на твоем месте мог и концы отдать запросто…
Горелов хватает Тарасенко. Проводят несколько приемов самбо.
Да погоди ты… Отлегло, да? Но учти, Алексей, ты виноват, и даже очень…
Г о р е л о в. В чем же?
Т а р а с е н к о. Почему не нажал на красную кнопку, когда почувствовал себя плохо?
Г о р е л о в. Хотел продержаться, думал, ну еще немного… не рассчитал сил…
Т а р а с е н к о. Вот эта ошибка похуже. Хотел продержаться… Проявил храбрость, а вернее — недисциплинированность. А знаешь, как дорого это могло обойтись тем, кто полетел бы в космос по данным этого испытания? Ну, понял?
Г о р е л о в. Да.
Т а р а с е н к о (протягивает рапорт). Вот теперь и решай.
Горелов берет рапорт и разрывает.
З а т е м н е н и е
Вновь квартира № 13. Г о р е л о в сидит за письменным столом. Входит Р а к и т и н.
Р а к и т и н. Занимаешься?
Г о р е л о в. Письмо Гордей Васильевич прислал. Спрашивает, как дела, не соскучился ли по авиации…
Р а к и т и н. Скучаешь?
Г о р е л о в. Бывает. Но я прочно уяснил разницу между летчиком и космонавтом.
Р а к и т и н. В чем же, интересно?