Глава 3
Был у Жеки еще один закадычный приятель Сережка Мокеев по кличке Мокей. Если вам скажут, что в СССР не было беспризорников, вы не верьте, потому что Мокей и его сестра Люська были в самом деле беспризорники. Их родители дядя Леша и тетя Мария работали на железной дороге проводниками и ездили на поезде Ташкент – Москва, а это значит три дня пути в один конец и три дня обратно. Бабка, которую наняли родители Мокея для присмотра за детьми, за ними не смотрела, а пила всю неделю и потом валялась пьяная и обгаженная в собственной блевотине и моче. Встречались родители с детьми в конце субботы, привозили им разные вкусности из Москвы, и Сережка с Люськой наедались от пуза шоколадом и зефиром, а потом дядя Леша пил весь конец субботы и все воскресенье, чтобы в понедельник снова уехать с тетей Марией в Москву.
«Самое противное время – когда они возвращаются из поездки», – когда-то сказал Мокей. А дело в том, что дядя Леша не просто пил, он еще и дебоширил, то есть ругался матом и бил тетку Марию, Люську и Мокея. Бил страшным боем, требуя денег на пол-литра, а поскольку силы он был недюжинной, то однажды сломал ключицу у Люськи, а уж сколько раз ломал руки Мокею, это и не сосчитать. И что интересно, когда пьяный дебош доходил до апогея, тетка Мария с детьми бежала спасаться от озверевшего Лешки к родителям Сашки, хотя люто ненавидела евреев, как и ее муж. Когда Жека приставал к Мокею с вопросом, почему они прячутся от побоев у евреев, ведь вокруг полно русских соседей, Мокей всегда отвечал одно и то же, мол, все жиды, конечно, сволочи, но вот Фельдманы эти хорошие. Так что по мокеевской логике выходило, что и среди этой нации есть исключения.
Если говорить о потенциальном бандите и хулигане – его ярким представителем был Мокей, предоставленный самому себе. Вечно голодный, лишенный родительской ласки и внимания, он носился по Шанхаю, приворовывавший, выпрашивающий еду и дерущийся по любому поводу. И он, как и Жека, был частым гостем в квартире Фельдманов, но если для Жеки главным было общение, то Мокею просто хотелось пожрать. Однажды, когда дядя Леша в очередном пьяном загуле разогнал домашних по соседям, к нему зашел Сашка, за которым следовал Жека. Увидев Сашку, дядя Леша почему-то погрустнел и вдруг неожиданно и почти по-доброму спросил: «Скажи, Сашка, ну почему он так меня ненавидит? Ведь все, что делаю, все для него и спекулирую, и везу все для него, а он, ты бы видел, каким зверенышем он на меня смотрит». Сашка даже поначалу не понял о ком речь, а потом догадался: оказывается, дядя Леша говорил о Сережке, которого тот нещадно колотил. «А может, я его и луплю только потому, что вы, жиды, ему ближе родного отца». Сашка, смело посмотрев в эти пьяные глаза, вдруг заявил: «То ли еще будет, придет срок, Сережка вырастет и тебя, дядя Леша, покалечит, он будет гонять тебя по улицам так же, как это делаешь ты сейчас, но тебя никто не пожалеет, потому что ты сам был во всем виноват». Потом Сашка резко повернулся и вышел, громко стукнув дверью, а за дверью раздался пьяный мат Лешки и проклятия в адрес всех евреев вообще и семьи Фельдманов в частности. По дороге домой Сашка еще раз повторил Жеке: «Запомни, что я ему сказал, так и будет, Мокей его покалечит, но мне его не жаль, мне жалко Сережку, которому эта пьяная скотина сломает судьбу». Жека плелся за Сашкой и думал, откуда, ну откуда берется у этого пацана смелость так разговаривать с пьяным дядей Лешей, и почему он так уверен в том, что судьба Сережки пойдет наперекосяк.
Мокей был лучшим в лазании по деревьям, равных ему в этом не было. А в старых районах Ташкента было полно фруктовых деревьев, растущих прямо на улицах. Вот почему с приходом лета для Мокея начинался рай: он мог целыми днями объедаться вишней и боярышником, яблоками и урюком, правда, плоды не успевали созреть и были кислыми, но зато в животе не урчало от голода и присутствовало чувство насыщения.
Однажды отец Сашки достал две путевки в пионерский лагерь и предложил Мокею поехать в лагерь вместе с Сашкой. Мокей, который никогда не отдыхал в пионерских лагерях, с радостью согласился, но пробыл Мокей в лагере только половину смены. Потом Сашка в присутствии Мокея рассказывал Жеке, как Мокей полсмены просидел в кровати без трусов под простыней, потому что вожатый реквизировал у Мокея трусы. Мокей, никогда не бывавший в лагере, и здесь не ходил строем, а лазил по деревьям, лез в бассейн или ошивался в столовой, приворовывая хлеб и масло, то есть являлся грубым нарушителем общественного порядка. Он задирался с пацанами из соседних отрядов, а потом дрался с ними и, если чувствовал, что будет поколочен, обращался за помощью к Сашке, хотя чаще всего был неправ. В общем, скоро он своими нарушениями надоел не только вожатому, но и всем остальным, включая Сашку, и когда к нему в очередной выходной приехала мать, и Мокей начал ныть, что ему плохо в лагере, все с радостью решили, что Мокею будет лучше дома. В тот же вечер Мокей был поколочен пьяным отцом, и его жизнь вошла в привычную колею, где уже завтра не будет хождения строем и песен у костра, это пионерское счастье Серега Мокей сразу возненавидел. Мокею было гораздо ближе шатание по Тезиковке с постоянными приработками, лазание по деревьям, воровство и пьянки, анаша и брошенная в седьмом классе школа и многое, из чего в конечном итоге складывается судьба.