Большая же часть собравшихся напоминала скорее толпу, приведённую сюда чуть ли не силой. И всё это наводило на крайне нехорошие мысли.
Впрочем, мне действительно было жаль бунтовщиков. Да, я знал их меньше недели, и всё же… Эти люди, за исключением понаехавшей отморози, не выглядели злодеями. Обычные охотники и крестьяне. Весёлые, простые, радующиеся хорошему и грустящие от плохого… Они ведь не хотели ничего сверхъестественного – лишь жить нормально, чтобы никто не трогал и не лез с охеревшим хайлом в их леса и деревеньки.
Но даже это оказалось несбыточной мечтой.
- Давай, глумись уже, - прошептал я, не услышав ни единого слова от птички.
- Не стану никогда, - раздалось у меня в мозгу.
Ответ архидемона поразил настолько, что я запнулся о корень и растянулся на земле, хорошенько приложившись харей о плотную землю.
Кое-как поднялся и взглянул на ворона, присевшего рядом, и хомяка, замершего на его спине.
- «Это как?»
- Свобода – дар Творца разумным. Забрать её – ужасный грех. Кто взял оружье для защиты - тот свят почти, тот лучше всех.
- «Охренеть. Мне достался демон коммунизма. Тебя там Киан не покусал, случаем? Ну всё, пойду закладывать бомбы под фундаменты и клепать галоши, забыв о чувстве ранга».
Архидемон ничего не ответил, он уже привык не обращать внимание на мои тупые шутки, а я продолжил:
- «Ты раскрываешься с новых сторон».
- Все тот же я, то ты умнеешь. Стал понимать меня полнее.
Н-да… Интересно, когда человек начинает понимать чёрта — это хорошо или плохо?
- «Стало быть, ты считаешь, что местные вправе бороться за свободу?»
- Да. Жаль, падут.
Я стиснул зубы.
- «И шансов нет?»
- Сбежать лишь малой толике, что стороною обойдут войны чудовищные лики, уже занёсшие свой кнут.
Я поднялся, отряхнулся и побрёл дальше, не говоря ни слова, а ворон с хомяком забрались на плечи. Когда молчание стало совсем уж невыносимо, спросил:
- «И ничего не сделать?»
- Ответ ты знаешь без меня.
Я знал. Ещё как знал. И это бесило!
Очень захотелось материться, но до того, как я открыл рот, услышал неподалеку тихие звуки, сильно смахивающие на плач и, не раздумывая, двинулся туда.
По мере приближения плач затихал, и, когда я вышел на полянку с тремя пнями, десятком опят и Гормлэйт, сидевшей на поваленном стволе дерева, девушка уже приводила себя в порядок.
- А, наёмник, - шмыгнула она. – Здрав будь.
- Постараюсь, спасибо. Как ты?
Крестьянка мрачно прищурилась.
- Ради чего вопрошаешь?
Я пожал плечами.
- Интересно.
- Мы бросили почти полсотни друзей. Я с ними плясала, ела, пила, танцевала… А сейчас все мертвы. И… - ее губы задрожали.
- И? – поторопил я, не двигаясь, но и не уходя.
- Я не знаю, как победить, - прошептала та. – Пока твердыня стояла, всё было… правильным, понимаешь? Мы наскочим, побьем коронных. Те в деревню зайдут, мужиков выпорют да повесят пару… Киан помогал, друзей позвал… Мы… дрались, понимаешь? Эти, как их, ш..ш.. шансы были…
Я слушал молча, не перебивая. Дочке охотника явно нужно было выговориться, и не следовало её беспокоить и прерывать, успеется.
- А теперь такое, - прошептала она. – Никто не знал как пойдем. Лесные тропы да пути – лишь мы, местные, ведаем. Как они пронюхали? Как оказались там? Как дознали и перехватили? Как убить столько смогли?
- А что Киан говорил?
Крестьянка прикусила губу.
- Что мне надо остаться в городе, что он обережёт. Что на севере я найду лишь смерть, а если останусь - всё будет хорошо.
- Но ты отказалась, и тогда он выделил двух бойцов, - я кивнул в сторону телохранителей, как-то незаметно оказавшихся неподалеку. Так что он заботится о тебе.
Заботится, но совершенно сознательно избавляется от балласта. Желает ценой их жизней купить пару дней, за которые… Что? Похоже, у этого типа есть какой-то эвакуационный план. А Гормлейт… Её ждет участь Айне. В смысле, как только запахнет жареным, телохранители повяжут нашу горлинку и побегут на место встречи. Ну а крестьянский вожак, с которым у Киана отношения явно не задались… Да всем плевать что с ним станет. Подохнет – хорошо, выживет – тоже неплохо.
Возможно, и Гормлейт это понимала, потому как она хотела что-то сказать, но вдруг замерла, уставившись куда-то в пространство. Побледнела, как мел, а после вскочила с пня и завопила не своим голосом: