– Ты задумчив, а тебе ведь не свойственно думать, – сказал Тор, подходя к Старику, восседавшему на вершине (как всякий ас, Тор знал, что это не просто вершина, а верховный престол Хлидскьяльв, с которого видны все миры), – ты больше привык носиться над землей с полчищами мертвецов, сея раздоры и битвы. Не пойму, почему ты занимаешь престол, несмотря на то, что меня люди любят гораздо больше.
– Люди?.. – Старик повернул голову, – причем здесь люди? Мне они неинтересны, люди… О них заботятся норны, уже расписавшие судьбу каждому, а меня волнует судьба моих миров! Потому восседаю на престоле я, а не ты!
– Допустим, ты прав… – нехотя согласился Тор, и этого оказалось достаточно, чтоб Старик тут же простил его предыдущую дерзость и глупость.
– Иногда я думаю, может и не стоило убивать Имира? – произнес он, рассуждая вслух.
– Но из чего б тогда мы сделали все это? – удивился Тор, обводя рукой пространство.
– Подобное порождает подобное, то есть смерть порождает смерть. А если действительно так, исход Последней Битвы предрешен не в нашу пользу… хотя вам не понять этого…
– Где уж нам! – обиделся Тор и исчез, а Старик опустил взгляд, изучая то, что находилось у него под ногами.
А находился там город. Люди, которым никогда в своей земной жизни не дано побывать в нем, называли его – Асгард. Висел он между небом и землей, спрятанный в кроне ясеня Иггдрасиль. Даже если когда-нибудь люди сумеют преодолеть реку Трунд и научатся проходить сквозь горы, то взобраться по ветвям Мирового Дерева им не суждено никогда, и никогда они не поймут, что радуга – не преломленный свет, а мост Биврёст…
Старик видел Асгард как на ладони – в центре располагался просторный тинг, где асы принимали важнейшие решения; к тингу примыкали золотые палаты, в которых они беспечно тешились едой, хмельным питьем и слушали пение скальдов. А, вот, дальше, до самых гор простиралась Вальхалла – самый важный и самый ценный объект Творения.
Старик вспомнил, как когда-то заглядывал туда, с ужасом отмечая, что время идет, а эйнхериев не прибавляется. Но потом чужак по имени Фрейер, принес замечательную мельницу, способную намолоть всего, что пожелает вращающий жернова. Глупец из Гардарики!.. Он зачем-то молол радость!.. Старик вспомнил, как украл мельницу и стал молоть богатство, ведь если есть богатство, кто-то обязательно захочет присвоить его. Люди стали сражаться, и появились павшие; среди павших непременно возникали герои – только они, а не умершие во благе, способны стать эйнхериями. А уж дальше все было совсем просто – оставалось вернуть им жизнь и научить превращаться в огромных свирепых волков, способных рвать зубами любую добычу. Тогда и валькирии перестали скучать, а принялись исполнять над полем брани свои великолепные, безумные танцы. Да, украсть мельницу было воистину мудрым решением.
Старик устремил довольный взгляд к заветному чертогу, в котором заключался весь смысл существования – там эйнхерии вечно сражались друг с другом, готовясь к Последней Битве. Копья вонзались в ставшие бессмертными тела, мечи гулко дробили шлемы и черепа, а кровь из ран поднималась выше колен бойцов и стекала по ветвям ясеня Иггдрасиль. Вот оно, обещанное блаженство – Вальхалла!.. Только по ночам звон оружия сменяется выкриками опьяневших от пива бойцов и богатырским храпом. Тогда они забывали, кто на чьей стороне бился, а поутру вновь хватались за мечи, и брат шел на брата, сын на отца… И это правильно – никто ж не знает, кого встретит среди темных полчищ Хель, ведомых Мировым Змеем и волком Ферниром.
Старик гордился своим войском, и его закрытый повязкой глаз подсказывал, что победа должна остаться за ними!.. Но почему же тогда вёльва, ведавшая будущее, прятала свои пустые глазницы и молчала? Сомнения вновь рвали сознание Старика, как его любимчик – кровожадный волк Фреки, будет рвать плоть равносильного ему, ужасного волка Фернира…»
Резкий звук ворвался в размышления Старика, но это не было сигналом к Последней Битве. Даша узнала в нем мелодию будильника, которую недавно закачала в телефон, и открыла глаза. Она чувствовала, что не выспалась; голова казалась неподъемно тяжелой, но чуждые впечатления, оставленные сном, все-таки медленно покидали сознание.
Ночью Даша понимала все, что говорил неизвестный рассказчик – даже множество непонятных слов и имен казались ей знакомыми, но, по мере того, как ухо улавливало привычные звуки, доносившиеся с кухни, все это отодвигались на второй план, потом на третий, и через несколько минут она уже помнила только, что видела какой-то страшный сон.