- И возьмите кинжал, госпожа, пока он не заржавел, - резко бросил он. Нас атакуют.
Теперь, когда чувства у нее пробуждались, Ливия увидела пробегающих воинов, услышала доносившийся из-за стены зов трубы и почувствовала запах горящей сосновой смолы. Схватив кинжал, она сбежала по лестнице, сунув под мышку тунику и полотенце.
Ее появление во дворе голой - в чем мать родила, - чуть не обратило вспять ход битвы - не в пользу защитников замка Теброт. К ней было приковано столько взглядов, что мало кто следил за воротами или тропой к ним.
А именно в этот момент воины Акимоса и предприняли попытку штурмом взять ворота.
Конан рассчитал все не так хорошо, как обычно рассчитывал. Бойцов у Акимоса набралось скорее семьдесят, чем сорок, и он бросил их всех вверх по тропе в одной отчаянной атаке. Лучники показали самую лучшую стрельбу, какую могли, но она оказалась недостаточно хороша. У них отсутствовало всякое освещение, за исключением получаемого от немногих брошенных через стены пучков сосновых веток. Даже те стрелы, которые попадали в живые мишени, застревали в доспехах так же часто, как и в телах.
Бойцы Акимоса добрались до ворот, потеряв упавшими с тропы столько же, сколько и от стрел защитников. Они подошли к перегородившей вход в замок баррикаде, имея втрое больше сил, чем у находившихся там защитников, накатили словно волна, угрожая перехлестнуть через нее.
Когда они это сделали, подбежала Ливия, пронзительно выкрикивая слова, знания которых она в себе и не подозревала, и размахивая в одной руке кинжалом, а в другой - туникой. Столкнувшись с тем, что казалось обнаженной богиней войны, атакующие в свою очередь остановились и разинули рты.
Для них это оказалось более роковым, чем для защитников. К тому времени уже не имело большого значения, каким образом госпожа Ливия предпочла одеться для ночного сражения. Значение имело лишь то, что на кон оказались поставлены их жизнь и честь, и они могли вот-вот потерять и то и другое. И замешательство врагов, для того чтобы сократить неравное соотношение сил на добрый десяток бойцов.
Затем атакующие опомнились и собрались, но еще пять-шесть пало вместе с тремя защитниками. Сама Ливия бросилась к баррикаде, столкнулась с воином, неуверенно державшимся на ногах, и вспомнила кое-что из того, чему ее научил Конан по части настоящей борьбы.
Стройная ножка зацепила бойца за лодыжками и сделала подсечку. Он с грохотом упал, помяв на камнях шлем, а заодно и череп. Корчась, он скатился с баррикады под ноги двум товарищам, пытавшимся забраться на нее. Один упал, а другой перепрыгнул через него, стремясь добраться до Ливии.
Но добрался он до нее, думая только об одном: это та самая женщина, которую господин Акимос хотел взять живой. Поэтому он проигнорировал свою сталь и попытался схватить ее за талию. Делая это, он позабыл, что его горло находится как раз на уровне держащей нож руки Ливии.
Вспомнил он это, когда чиркнувший кинжал вскрыл ему горло от уха до уха. Кровь хлынула фонтаном, когда он повалился, казалось целуя последним движением ноги Ливии. Затем Ливия почувствовала себя так, словно она взлетела ввысь, когда Реза сдернул ее с баррикады.
Она поднялась на колени, попыталась встать, а затем сообразила наконец, что находится в гуще боя, а на ней ничего, кроме пота, пыли да крови человека, убитого ее же собственной рукой, нет. Она оставалась на коленях, пока ее желудок бунтовал и выворачивался наизнанку, а затем пошатываясь поднялась на ноги и пошарила в поисках туники, которая, как ей смутно помнилось, была у нее в руке.
Пока она искала, Реза и сержант Киргестес поворачивали ход боя вспять. Стоящего на баррикаде Резу сперва приняли по ошибке за самого Конана. Это до одури напугало тех атакующих, кто уцелел при нападении на Дом Дамаос. И даже когда они сообразили-таки, с кем же им довелось столкнуться, страх не покинул их. Реза, помнили они, был почти таким же грозным противником, как и киммериец.
Еще полдюжины атакующих погибло от рук одного Резы прежде, чем они смогли справиться со своим страхом. И еще столько же пало от рук других защитников. Со стен и башен к схватке подключились женщины и дети, швыряя камни не столько умело, сколько обильно.
Теперь в строю атакующих зазияли местами разрывы. Реза приказал своим бойцам пробиваться через эти разрывы.
- Ударьте им в тыл! - прогремел он. - Ударьте им в тыл!
Тем временем Киргестес собирал вокруг себя лучников. Теперь горело достаточно пучков сосновых веток, чтобы во дворе воняло от их дыма, но также и позволяло лучникам отличить друга от врага. Акимос прислал несколько противоборствующих лучников, и те пали первыми. Затем Киргестес сам застрелил капитана Акимоса, и его бойцы принялись в хорошем темпе опустошать колчаны.
При контратаке с баррикады и граде стрел сверху у воинов Акимоса, если они желали жить, оставалась только одна дорога. Они бросили атаковать и отступили через ворота. Это было отступление, а не бегство, хотя проделали они его скорее поспешно, чем достойно.
К тому времени когда Ливия оделась, как требовали приличия (в тунику, под которой не было ничего, кроме обмотанного вокруг бедер полотенца), вход в замок уже надежно перекрыли. Она сидела на отвалившемся камне, уткнувшись лицом в ладони, когда подошел Реза.
- Госпожа, на этот раз мы отбились от них.
- Они нападут вновь?
- На это я смогу ответить, когда подсчитаю...
Его прервал торжествующий крик. Затем его подхватил другой, и наконец все в замке кричали в один голос:
- Ливия Дамаос! Ливия Дамаос! Да здравствуют Дом Дамаос и госпожа Ливия!
Глаза Ливии заполнили сдерживаемые ею до сих пор слезы. Ей понадобилось опереться на руку Резы, чтобы встать, и она на мгновение пожелала, чтобы это была рука Конана, а затем повернулась лицом к тем, кого она возглавила.
Крики нарастали, пока не стали отражаться эхом не только от камней замка, но и горного склона. Ливия ухитрилась улыбнуться и помахать рукой; она слишком заливалась слезами, чтобы подыскать какие-то слова.
В следующий миг земля у них под ногами, казалось, пошла волнами, словно беззаботно брошенное на постель шелковое покрывало. Волнение это пришло и ушло на протяжении одного глубокого вдоха, но приветственный крик оно оборвало.