— Вот ты и вернулся, Иша возвратила нам тебя в целости и добром здравии.
Повернув голову, Корландриль увидел Кенайната, который сидел на корточках на возвышении в конце залы, его локти покоились на согнутых коленях, а подбородок — на ладонях, сложенных чашей. Красноватый сумрак, царивший в зале, стал ярче, от более резкого света тени стали контрастнее. Корландриль, промолчав, вновь обратил взгляд на свои доспехи и стал водить кончиками пальцев по краям пластин, задержался на пальцах перчаток, нежно погладил мандибластеры по бокам шлема.
— Доспехи манят, ищут прежнего хозяина, желая стать одним целым. Чувствуешь ли ты их волю, которая вторгается в твою душу, питается твоим разумом?
— Кто сделал их? — спросил Корландриль, смущенный намеком Кенайната, отступая в сторону.
— Я и не я. Они были сделаны после Грехопадения, Первым Кенайнатом.
Интонация и выбор слов экзарха сбили с толку Корландриля. Выходило, что он представляет себя — Кенайната — и живущим, и мертвым.
— Первым Кенайнатом?
— Я — не первый, хотя их было немного, кто носил эти доспехи. Я — Кенайнат, и я — не Кенайнат, ни один, и ни совокупность.
— Я не понимаю.
— Это — к лучшему, надеюсь, что это так и будет, и ты останешься собой.
У Корландриля возник добрый десяток вопросов, но он придержал язык и, пройдя вперед, преклонил колено перед экзархом в центре залы.
— Я снова хочу тренироваться.
Кенайнат долго рассматривал Корландриля, в его глазах появился какой-то странный золотистый отсвет. Он заглянул воину в глаза, пытаясь понять его мысли, и, возможно, узрел то, что не удавалось увидеть даже самому Корландрилю.
— Начнешь завтра, этой ночью ты должен отдохнуть, тренировка будет суровой, — сказал, вставая, Кенайнат. Он направился к скрытой двери в конце храма, затем остановился и обернулся к Корландрилю. Оценивающе поджав губы, экзарх вопросительно поднял бровь, затем удовлетворенно кивнул. — С возвращением в Смертельную Тень, Корландриль-воин.
Кенайнат растаял в сумраке, оставив Корландриля наедине с его догадками и предположениями. При всех волнениях и предчувствиях, которые будоражили разум, его тело устало. Отправиться спать показалось прекрасной мыслью.
У Корландриля болело все. Все было напряжено до предела, все мускулы и сухожилия дрожали и подергивались. Он осознал, как хорошо подготовлено было его тело перед сражением с орками, и к каким тяжким последствиям привело его бездействие в Храме Целителей. Хотя его рана зажила, пройдет немало времени, пока он восстановит то физическое совершенство, которого достиг в храме.
Странно было тренироваться без Мина — вроде как смотреть на улыбку знакомого, у которого не хватает зуба. Это просто изводило Корландриля — как несовершенство его мира, как уход от того, что он узнал, став воином. В попытке отвлечься Корландриль обратил мысли на свое внутреннее состояние во время тренировок. То, что он едва не погиб, показало, что он отнюдь не достиг совершенства в боевых искусствах, как ему казалось. Он отчаянно пытался выяснить, чего же ему не хватало в боевой технике, анализируя свои действия во время нанесения рубящих и колющих ударов и смены боевых стоек.
По мере возвращения силы и гибкости Корландриль восстанавливал также точность и стиль. Он был уверен в том, что его хорошо рассчитанные удары в точности повторяют те, что показывал Кенайнат. Нет, его подвела не техника, это было что-то другое.
Трудно было чему-то научиться из полученного опыта, которого он не мог припомнить. Объективно он представлял себе, что с ним случилось: бой с орком, а потом — сокрушительный удар вожака, но он понятия не имел, что при этом чувствовал, о чем думал. Эти воспоминания были связаны с его воинственной ипостасью, скрыты за его боевой маской. Когда Корландриль находился вне храма — обедал с другими воинами или ваял скульптуры в своем доме, в его голове всплывали вопросы, которым он не позволял отвлекать себя во время тренировок и поединков.
Что за оплошность он допустил? Это была его ошибка или его ранили просто из-за невезения? Колебался он или был напуган? Был он осмотрителен или, наоборот, слишком уверен в себе?
Корландриль не мог найти ответов, и это не давало ему покоя. Все, что он мог сделать, — это сосредоточиться на боевой технике и принятии решений во время поединков. Последнее было трудным. Он сражался, не делая никаких сознательных усилий, целиком полагаясь на реакцию и инстинкт.