Вот несколько выдержек из этого дилетантского "интервью". [2]
Т. Н.: ...Александр Исаакович был очень мягкий человек... не способен к особенно острым взаимоотношениям с людьми. Он всегда старался - как мне казалось тогда - избегать тех конфликтных ситуаций при оценках каких-то сочинений, которые появлялись. Он всегда старался сгладить углы, найти среднюю линию, наиболее разумную, наиболее для данной ситуации подходящую, потому что он был очень разумный человек.
А. Ш.: А ведь время-то было безумное...
Т. Н.: Время было тяжёлое. Но ведь дело не только в [этом]. Тяжёлое... Было и тяжёлое, было и хорошее...
Моего прозрачного приглашения поговорить на тему "разумный человек и безумное время" он как бы не услышал. Зато, переключив внимание на любительскую фотографию, которую я разыскал в старом альбоме, стал вспоминать о деятельности Союза Композиторов в начале 50-х годов. Фотокарточка, действительно, представляла интерес и подтверждала слова Тихона Николаевича - да, были светлые моменты и в безумные времена, и люди, как всегда, ухитрялись быть счастливы. Среди группы отдыхающих в Доме творчества в Рузе на левом фланге стояли рядом молодые, полные сил и планов композитор Хренников и критик Шавердян. Казалось, они только что ходили по боковой аллее, увлечённые беседой, их заметили и позвали - "фото на память!". Вот так они и запечатлены в окружении музыкантов из разных республик: настоящая семья народов, казавшаяся такой дружной и нерушимой.
Тихон Николаевич долго разглядывал снимок, видимо о многом вспоминая. Наконец, отложил его в сторону и произнёс, словно подытоживая:
Т. Н. ...> Ну вот, Александр Исаакович был очень уважаемый человек, а главное - он был очень спокойный человек: его восточный характер не проявлялся.
А. Ш.: Но ведь многие знавшие его отмечали, что при всей своей мягкости и бесконфликтности он порой действовал прямо-таки как самурай. В истории с Оголевцом...
Т. Н.: О-о... Ну, не только он... Оголевец был вообще фигура очень странная на музыкальном нашем горизонте.
А. Ш.: Или страшная?
Т. Н.: Ну, кто как... Во всяком случае, это был неуравновешенный, больной человек. Он писал гадости на всех. На меня, например... Суслову... Суслов давал мне читать его творения. Это было во время космополитизма, в начале 50-х годов. ...> [3]
Ну, всё это дело прошлого... Александр Исаакович был человек уравновешенный, разумный, спокойный. Часто во многих ситуациях он сохранял правильную позицию, и поэтому к нему относились с большим уважением. В частности, я.
.........>
Признаться, я был обескуражен. О ком мы сейчас говорили? Кто этот человек, главные достоинства которого, как выясняется, - спокойствие и уравновешенность, умение сглаживать углы и находить среднюю линию? За что, по-видимому, его и стоит уважать?...
Разве это тот, кого коллеги называли "благородным рыцарем журналистики", а в дружеских шаржах изображали боксёром в боевой стойке, готовым отразить и нанести любой удар? Его разве с детства привык я считать кем-то вроде хладнокровного и бесстрашного самурая, который из всех путей выбирает такой, что вернее всего ведёт к смерти, и тем побеждает?...
И вдруг эта взвешенность... И бесконфликтность... Определённо не из словаря моего деда! Сколько я знаю, в своей работе к таким понятиям он никогда не прибегал. Высокая принципиальность - и... умение находить "среднюю линию"... Глубокая честность - и... талант "сглаживать углы". Нет, что-то тут не сходилось!
Пытаясь разрешить эти странные противоречия, я углубился в архив Александра Исааковича. И скоро нашёл то, что искал.
Толчком послужила статья "Советская опера"[4], впервые опубликованная в журнале "Советская музыка" №3 за 1941-й год. Нет ни необходимости, ни возможности пересказывать эту статью. Её нужно читать в подлиннике, ибо сегодня, спустя 60 с лишним лет, она современна до злободневности.
Действительно, если убрать из этого текста обязательное по тем временам дежурное прилагательное "советский" перед субстантивами "культура", "критика", "публика", "композитор" и "музыка", а имена благополучно забытых деятелей той поры заменить именами демиургов сегодняшнего музыкального "бомонда", то окажется, что проблемы и задачи, стоявшие перед советской оперой в 30-40-е годы, не только никуда не исчезли и никак не разрешились, но даже ещё и усугубились. Разве не актуально[5] замечание А. И. Шавердяна о "распространявшемся не так давно легкомысленном представлении о труде оперного композитора, как о чём-то заурядно-лёгком, не требующем исключительного напряжения мыслей и сил"?[6] И таких наблюдений множество в этой статье.
Будь моя воля, студенты всех композиторских отделений и факультетов вместе с будущими режиссёрами музыкального театра, не говоря уже о теоретиках-музыковедах, изучали бы её в обязательном порядке...
Однако сейчас моя задача скромнее - определить суть этих самых взвешенности и бесконфликтности Александра Исааковича, его таланта сглаживать углы и находить среднюю линию.
Статья начинается анализом опер Прокофьева ("Семён Котко") и Хренникова ("В бурю"), которые "полярно противоположны по своим стилистическим устремлениям". Оба произведения критик подвергает нелицеприятному разбору, что, вероятно, не могло не задеть как маститого автора, так и молодого, но уже завоевавшего известность. Отдавая должное таланту обоих композиторов, Шавердян говорит с ними без обиняков, напрямую, прямо и честно, "на равных", как говорят с близкими людьми о серьёзном деле, которое касается всех. Его суждения принципиальны, категоричные оценки порой звучат жёстко и резко.
Нет нужды углубляться в детали профессиональных претензий критика к композиторам. Не это сейчас главное. У всех троих общая цель. Они партнёры и единомышленники. В этом Шавердян убеждён. И между ними не должно быть недомолвок и иносказаний, потому что у всех троих одно дело, они все заинтересованы в судьбе советской оперы, в создании произведений, которые стали бы естественным продолжением высших достижений русской классической музыки.
Правда, от одного критического пассажа меня слегка бросило в дрожь: "В сцене с Лениным - в кульминации спектакля - наиболее полно выявляется ограниченность средств музыкальной драматургии оперы "В бурю"."
"Ничего себе, - подумал я, - большой был мастер сглаживать углы...", и невольно вспомнил ещё один фрагмент давешнего интервью с Тихоном Николаевичем.
А. Ш.: ...Но ведь в то время от слова критика мог зависеть и взлёт человека и, может быть, даже его гибель. Или я преувеличиваю?
Т. Н.: Ну, преувеличиваете... Да, от критики всегда очень много зависит.
А. Ш.: Но, смотря в какое время... Сейчас вот - критикуй, не критикуй человека...
Т. Н. (с неожиданной страстностью): Он плюёт на всё! Нет, ну раньше это было... весомое дело, весомая профессия. Особенно, если что-то появлялось в авторитетной газете - как "Правда"...
А. Ш.: Это было равносильно приговору?...
Т. Н.: Это да. Тут уже разговоры были короткие.
И здесь до меня дошло! Рядом с разносными статьями партийных борзописцев работы Шавердяна, проблемные, с глубоко аргументированным анализом, действительно, выглядели "мягкими" и "взвешенными". Ведь автор "Советской музыки" не ставил перед собой задачи во что бы то ни стало "уничтожить и растоптать", наоборот, он искренне желал помочь и поддержать, наметить перспективу роста.
Сказать правду и не обидеть, не ранить человека - что ж, такое умение "сглаживать углы", "найти среднюю линию, наиболее подходящую для данной ситуации" - эти качества заслуживают уважения и вызывают ответные чувства симпатии и доверия. Яркий полемист, неутомимый спорщик, владевший острым, разящим словом Шавердян, оказывается, мог сохранять "спокойствие" "при оценке (новых) сочинений, которые появлялись". И такое отношение привлекало к нему сторонников из среды талантливой творческой молодёжи 30-ых - 40-ых годов прошлого века. (Да и не только молодёжи).