А сводилась она к следующему: Оголевец был крайне дурной человек, опасный безумец и враг Александра Исааковича. На борьбу с ним и ему подобными Александр Исаакович положил столько сил, что подорвал здоровье и умер безвременно.
Вот и всё. Мне этого хватало.
Но с годами начинаешь более трезво смотреть на себя и, соответственно, более заинтересованно - на других. Перед лицом стремительно несущегося времени события 50-60-тилетней давности уже не кажутся дряхлой архаикой, а странным образом оказываются вдруг совсем рядом. Возникает желание в них разобраться, чтобы, быть может, лучше понять своё время.
По крайней мере, так случилось со мной.
Первым делом я обратился к выступлению известного музыковеда Льва Владимировича Кулаковского, которое ещё в 1979-м году произвело сильное впечатление на участников упоминавшегося ранее Вечера. Вот расшифровка (с аудиокассеты) некоторых его фрагментов:
"Здесь уже обрисовали Ал. Ис. с разных сторон. Я хотел бы коснуться того эпизода дискуссии по работе Оголевца, ...> в котором Ал. Ис. проявил себя как герой. ...> Собственно, её трудно назвать дискуссией, это была схватка. 47-й год, апрель.
И немногие, наверное, помнят, ...> что это было за напряжение сил. Для того, чтобы понять, какое стрессовое состояние Ал. Ис. пережил тогда, а я думаю, что на посту руководителя музыковедческой комиссии Союза композиторов было немало таких стрессовых переживаний, надо вспомнить страшную обстановку тех лет. Я думаю, что они, может, были и канцерогенными для него. Попросту говоря, ускорили его смерть.
И вот при этой большой схватке звезда Оголевца была в зените. Он не только властвовал в Музгизе, он не только чувствовал себя хозяином в Союзе композиторов. Сила его была настолько велика, что, когда, наконец, Ал. Ис. решился действовать, потребовалось более трёх месяцев, чтобы подготовить и провести дискуссию, ...> [в результате которой выяснилось], что огромная работа Оголевца, в сущности, дутая величина. Так вот, ...> резолюцию [по этой дискуссии] Союз Композиторов в течение лета не решался опубликовать. Опубликовал её только осенью. Но осенью Оголевцом была брошена новая бомба . ...>
[После того как, наконец,] эту резолюцию опубликовали, ...> не прошло и месяца, как целый ряд участников дискуссии - я в том числе - получили от Ал. Ис. том, только что вышедший и опубликованный заграницей. Он назывался "Структура тональной системы". В 47-м году работа была издана в 2200 экземплярах и, прежде чем её тираж был перевезён в Москву и ...> пущен в продажу, Ал. Ис. ...> решил разослать экземпляры особо часто упоминавшимся на её страницах лицам.
Что это была за работа? По образному отзыву Льва Абрамовича Мазеля, это было ленивое, в третий уже раз, повторение его формальной, незамысловатой, поверхностно-наивной концепции - наполовину, а наполовину - гнусный в 2200 экземплярах донос на группу музыковедов, которые "занимаются вредительской деятельностью". Руководителем этой группы является Лео Мазель, а подчиненными, уполномоченными по разным областям призваны вредить: Кулаковский - музыкальная грамота, Цуккерман - в области музыкальной литературы. Мазель сам - в области форм и так далее.
Это была не шуточка. И Ал. Ис., задержав выход этой книги в продажу, получил от нас отзывы. Это была кропотливая работа, требовавшая быстроты и точной реакции. ...> [Ведь] это был подробный донос на много тысяч знаков, тиражом, превышающим обычный. Легко понять, что было бы, если бы эту книгу пустили в продажу. Вряд ли Льву Абрамовичу, Виктору Абрамовичу, мне и другим довелось бы шутить ...> здесь на сегодняшней встрече среди вас.
Во всяком случае, Ал. Ис. проявил огромное мужество. Я считаю, что его мужество было наравне с геройством. Он боролся, он доказал, что эта книжка, в целом, бред сумасшедшего. И, действительно, Оголевец был шизофреником, он никому не смотрел в глаза. И Ал. Ис., хотя и не поразил всего змея целиком, но одну голову отрубил: весь тираж был сожжён или уничтожен другим способом. ...>
[Оголевец же], так как он был руководителем книжного отдела Музгиза, ...>, с невероятной быстротой ухитрился за лето 47-года проделать всю работу над книжкой, повторить её и закончить выявлением такой вот вредительской организации. Я до сих пор помню методы его "доказательств". [12]
...> И тут он приходит к банальному и лёгкому выводу: "Следовательно, оба они[13] получили соответствующее указание от некоего третьего лица из-за рубежа. Иного не может быть".
Вот такие "методы" доказательства тогда были очень входу. И они могли бы иметь для нас трагические последствия, если бы не геройская деятельность Ал. Ис., которая мало кому была известна, и о которой, вероятно, мало кто знает сейчас. В моменты отдыха он был очаровательным и обаятельным человеком, а в моменты принципиальной дискуссии он показывал себя умелым и отважным борцом. И вот один, возможно, самый яркий, но далеко не единственный пример Шавердяна - бойца я запомнил на всю жизнь и благодарен ему, как и все, кто были участниками [тех событий]. Я думаю, что этот штрих очень важно запомнить и оценить всем, знающим и понимающим, какова была обстановка в 47 году. Что могло означать для группы советских музыковедов, если бы эта книжка не была подорвана Ал. Ис. и тираж её не был бы уничтожен.
Я видел экземпляр, который читал Ал. Ис., его заметки. Он вложил туда очень много труда, а, повторяю, это, может быть, самый яркий эпизод его борьбы, но не единственный. ...> И таких стрессовых ситуаций было очень много на его посту. Эти стрессовые ситуации, безусловно, привели его к преждевременной гибели."
Что можно к этому добавить? Несколько общих наблюдений и выводов.
Выше я писал, что, как мне кажется, люди, пережившие сталинский стресс, так до конца от него и не оправились. Это заметно, например, по тому, какие стилистические приёмы они используют, говоря о былом. Прежде всего, это риторические полувопросы-полунамёки, когда говорящий как бы подмигивает собеседнику, мол, оба мы знаем ответ, но вслух не произнесём. Это всегдашняя недосказанность, своеобразное внутреннее, не слышимое ухом, но вполне ощущаемое в построении фраз невольное понижение голоса при обсуждении определённых тем.
Разве кто-то не догадывается, "что могло означать для группы советских музыковедов, если бы эта книжка не была подорвана Александром Исааковичем"? Все знают. Так почему не сказать вслух?
Моему поколению повезло: эпоха всесокрушающего величия зацепила нас лишь косвенно и потому не очень искалечила. Эта миссия - искалечить возлагалась на другую эпоху, и та старалась как могла, но - куда ж ей до той, грандиозной...
Вот, собственно, почему у меня отсутствует (почти) синдром иносказательности, и я озвучу, что означал бы выход той книжки не только для группы музыковедов, но - убеждён - для советской музыки в целом.
"Звезда Оголевца" вошла в зенит в апреле 1947-го года. К октябрю[14] она благополучно и бесславно закатилась. А спустя всего 9 месяцев, с 31-го июля по 7-е августа следующего, 1948-го года состоялась знаменитая Сессия ВАСХНИЛ "О положении в биологической науке", и над миром зажглась звезда другого героя великой эпохи - Трофима Денисовича Лысенко.
Последствия этого общеизвестны: советская генетика была разгромлена, её лучшие представители погибли или надолго исчезли из поля зрения коллег, а мы долгие десятилетия покупали зерно у Канады.
Так вот, если бы пресловутая "книжка не была подорвана Ал. Ис. и тираж её не был бы уничтожен", для советского музыкознания это означало бы в точности то же самое. Не в смысле, конечно, закупок зерна, а в смысле статьи Жданова в "Правде", покаянного лепета разоблачённых, внезапно прозревших вредителей и торжества "Теории Мирового Пота" по Оголевцу.