16-го охотничьего калибра. А два ружья русские как раз забрали.
— Д-да-а... — досадливо протянул он.
На патронах лежала Библия. Потрёпанная, толстая. Ялмар не помнил, когда последний раз держал её в руках — кажется, ещё до войны... Он протянул руку, взял книгу, листнул. Прочёл вслух:
— «Разве вы не знаете, братия, — ибо говорю знающим закон, — что закон имеет власть над человеком, пока он жив?» (К римлянам, 7:1).
— Что это значит? — спросил Айнс, стоявший рядом и озиравшийся в подвале, освещённом лишь карбидным фонарём, повешенным на крюк над шкафом.
— Ничего, — ответил Ялмар. — Это писали очень давно и очень далеко от наших мест. Просто слова...
— Пойдём, — попросил Айнс. — Мне тут страшно. Я за консервами сюда спускался, умирал от страха. И даже сейчас страшно.
— Страшно? — Ялмар осторожно положил книгу на патроны, закрыл шкаф. — Почему?
— Т-так... — Айнс помолчал, ёжась. И вдруг сказал тихо: — Мне всё время казалось... ещё когда мы с Гюнтером сюда лазили... что... — Айнс поднял на Ялмара серьёзные и внимательные глаза. — Что там, — он показал в глубину подвала, — есть ещё что-то. Гюнтер только смеялся... Но... Оно там есть.
— Что? — Ялмар буквально обмер, ощутив, как во всему телу зашевелились волоски, а на голове буквально поднялись дыбом. Он не думал, что может чего-то испугаться вот так глупо — просто от слов младшего мальчишки в самом обычном подвале. — Что есть?!
— Послушай, — Айнс взял Ялмара за рукав. — Тихо.
И Ялмар послушно замер, молча застыл.
Первые несколько секунд ничего не было. Только тёмный подвал, в котором пахло углём и — немного — сыростью. Ялмар успокоился, хотел уже кашлянуть и сказать, что надо уходить, чего там... как вдруг...
Нет, это не было страшно, хотя младший мальчишка мог бы и испугаться, конечно. Просто — странно. Как будто не стало подвала. Темноту пронизали запахи — незнакомые, но приятные.
Послышались живые звуки. Да и сама темнота стала иной, не темнотой помещения, а темнотой ночи... И, когда всё это стало совсем реальным — у Ялмара вырвался вскрик — тоже не от страха, от удивления:
— Что это?!
И всё пропало.
Ялмар услышал своё дыхание — сорванное, тяжёлое.
— Это — там, — Айнс поднял руку. Удивлённо сказал: — А сейчас я не испугался. В прошлый раз — тоже, но тогда я сильнее боялся русских и не думал...
— В прошлый раз? — Ялмар посмотрел в направлении вытянутой руки мальчишки — она указывала на большой старый посудный шкаф, едва видневшийся в подвальной темноте за кучей угля. — В какой прошлый раз?
— Я... — Айнс коротко вздохнул. — Я тебя обманул. Я тогда не прятался в туалете. Они везде искали, они бы меня нашли... Я побежал сюда, я хотел спрятаться за углём... И тут вижу — дверца шкафа приоткрылась. Я заскочил туда. И стало так. Как было сейчас.
Я думал, что умру, так боялся... Но русских боялся больше. А потом я увидел русского — он смотрел мне прямо в лицо и не видел. Что-то сказал и исчез. И я выпал из шкафа... А потом я сюда ходил только наощупь. Зажмуривал глаза... — Айнс помедлил и повторил изумлённо: — А сейчас страшно не было.
Ялмар прикусил губу. Глубоко вдохнул.
— Айнс... — тихо сказал он. — Давай ещё помолчим.
— Я возьму тебя за руку, — просто сказал младший мальчик. — Наверное, я опять не испугаюсь тогда.
— Бери, — кивнул Ялмар.
И они замолчали, стоя друг возле друга и вглядываясь-вслушиваясь в темноту.
Стен не стало. Ударили стеклянные колокола. И накатились запахи и звуки, а вместе с ними — пришла песня. Её пели не на немецком, точно — но так же точно Ялмар понимал слова...
Он в мире первом смотрел телевизор,
читал Кастанеду, сушил носки,
И пёс одиночества рвал его горло
тупыми клыками хмельной тоски.
А в мире втором мотыльки и звезды
хрустели, как сахар под сапогом,
И смысла не было, не было —
ни в том, ни в другом...
Айнс всхлипнул — но не от слёз или страха, а словно бы удивлённо...
А в мире третьем он стиснул зубы,
подался в сталкеры мёртвых зон,
Сдирал дымящийся полушубок,
пройдя сквозь огненный горизонт,
Ввалившись в прокуренное зимовье,
рычал из спутанной бороды,
Что смысла не было, б...я,
не было, туды-растуды.
И только Солнце снова
будило его, дыша в висок,
Шептало: «Вставай,
ведь такова твоя функция
Во всех попутных мирах,
где горит моё колесо,
До поры, пока не вытек бензин!»
Потом подчинялся иным законам,
узнавши, как, и узнавши, где,
Становился лёгким и незнакомым,
трёхпалым листиком на воде,
Слетал, планируя, на поверхность,
и было пофиг, куда снесёт,
И смысла не было, не было,
не было — и всё...
— Не бойся... — попросил Ялмар, хотя было уже ясно, что Айнс не боится. Музыка продолжала звучать, песня не кончалась, она словно бы стала ближе...
А небо скрипело, кричало: «Где ты?!
Идёшь ко дну ли, бредёшь ли вброд?»
Неадекватный клинок победы
был злым и кислым, как электрод,
Когда, посвящая Атланта в лорды,
ложился на каменное плечо,
А смысла не было, не было,
не было ни в чём.
И только Солнце снова
будило его, дыша в висок,
Шептало: «Вставай,
ведь такова твоя функция
Во всех попутных мирах,
где горит мое колесо,
До поры, пока не вытек бензин!»
Эй вы, подземные виноделы,
залейте в череп бокал вина,
Эпоха кончилась, просвистела —
кому хана, кому мать родна,
Края пергаментной Ойкумены
свернулись в трубочку на огне,
А смысла не было, не было
ни в ней, ни извне...
Слова песни были полупонятны, насмешливы, бесшабашны. И они звали. Да, звали, как зовёт старый друг: «Эй, Ялмар! Выходи, пошли на речку!» Как будто даже их пел голос заживо сгоревшего Валли. Только тот не умел петь... а вот всё же.
Гадал он: «Да что ж это в самом деле?
Неужто и вправду порвалась нить?
Неужто мои батарейки сели,
неужто нечем их заменить?
Неужто осталось стоять
у дороги и удивляться, как идиот,
Что смысла не было,
не было, а поезд идет.
Олег Медведев
И в этот самый момент, подумав про Валли, Ялмар начал видеть.
Берлин. 2 мая 1945 года
Готлиб Вегенер, Зигфрид Корн, Пауль Рауше, Генрих Тойзен, Линда Вильмонт и Вальтер Сеньци
Прогоревшее перекрытие рухнуло как раз в тот момент, когда последний перебежал его.
Вальтер оглядел своё воинство, тут же повалившееся на пол под окнами. Он сам сидел на корточках и думал о трёх вещах сразу:
— скоро ли догадаются русские, куда они ушли?
— сколько ещё проживёт Ян?
— что делать дальше?
За всеми этими мыслями бился деловито-панический вопль: «МА-МА-А!!!» Но мама тут помочь ничем не могла и вообще находилась неизвестно где.
Он ещё раз оглядел своих и подмигнул обнимавшему карабин Готлибу — самому младшему, которому даже по нынешнему нездравому разумению тут делать было нечего, в тринадцать-то лет.
Готлиб бледно улыбнулся. Остальные выглядели пободрее. Баварец со своей снайперкой украдкой выглядывал в окно — чуть сбоку, еле-еле. Пауль, тяжело дыша, зачем-то смахивал мусор, набившийся между рёбрами на стволе «зэт-бэ»6.
Линда, открыв сумку, пересчитывала бинты и лекарства, придерживая локтем пистолет-пулемёт. Генрих, сидя возле Яна, тихо посвистывал по своей всегдашней привычке.