Всю ночь я оставался возле его тела, напрасно надеясь обменять свое дыхание на его, надеясь вернуть его душу из мрачного Тартара. Надеясь, что он поднимет голову, улыбнется безумно и хрюкнет, роняя брызги крови и слюны.
Но этого не случилось.
И вот наступила ночь смерти — спустя три недели после гибели Эльпенора. Я приготовил две чаши пряного вина для Цирцеи и Одиссея; питье поставлю у изголовья их ложа. По привычке они выпьют вино утром. Для него — с болиголовом, для нее — без.
Я отравлю его, как он отравил Эльпенора. Того сразила двойная доза — жестокие приказы Одиссея и немилосердное колдовство Цирцеи.
Слишком опасным ядом для моего друга оказалась жизнь в теле свиньи.
Мои ноги не дрожали, когда я приближался к кровати, и поднос я держал крепко. Дух Эльпенора вел меня сквозь темноту опочивальни. Они спали. Я поставил чашу с болиголовом на столик на стороне Одиссея. Он даже не пошевелился. Спокойно обойдя постель, я опустил безвредную чашу так, чтобы волшебница могла легко дотянуться рукой.
Попытавшись незаметно улизнуть, я вдруг споткнулся. Наверное, простыни лежали на полу. Попытался высвободить ноги, но тряпка, казалось, переползла выше. Или это веревки? Я дернулся, но веревки, обвившиеся вокруг моих лодыжек, заскользили вверх, к бедрам. Я едва сдержался, чтобы не заорать от ужаса. Что-то мягкое и теплое, похожее на пряжу, обвило мою поясницу. Беззвучно я молился богам — помогите во имя моей дружбы. Хоть кто-нибудь, помогите!
Комната озарилась, пламя согрело мою спину. Обернувшись, я увидел проснувшуюся Цирцею, ее глаза горели, как у охотящегося ночью зверя. Длинные струйки зеленого света связывали ее пальцы и меня. Я помотал головой, пытаясь отогнать видение. Но длинные, тонкие, живые щупальца оплели мои ноги, поясницу, грудь. Я оказался спеленатым и беспомощным. Позади колдуньи лицом вниз лежал Одиссей, казавшийся столь же темным, сколь она лучилась светом.
— И что мне поделать с печальным маленьким убийцей? — спросила Цирцея.
Я попытался вырваться из удивительных тонких щупалец.
— Не будь таким нетерпеливым. — Из ее глаз вылетели искры. Веревки, державшие меня, сжались раз, потом второй. Успокаивающее тепло растеклось по телу. — Почему ты замыслил погубить моего возлюбленного?
Пол зашатался, будто я стоял на палубе корабля. Лицо Цирцеи расплылось. Ее проклятые руки продолжали вливать в меня дурманящее зелье. Веревочки напряглись, понуждая поднять глаза. Водопад волос цвета моря ниспадал на ее плечи, соединяясь с веревками, исходящими из пальцев. Она превращалась в бурный поток, а меня, как утлый челн, влекло неумолимое течение.
— Он убил моего друга, как прежде убил многих.
— Он убил многих, но в смерти твоего друга не повинен.
— Если бы Эльпенор не побывал в теле свиньи, он не прыгнул бы с крыши.
— Но ведь это я заколдовала тебя и твоего друга.
— Одиссей во всем виноват. Это он заставил тебя превратить нас обратно в людей.
— Твой друг хотел остаться свиньей? — Ее глаза вспыхнули. — Почему?
— Он… — Я замешкался, не будучи уверен в правильности догадки и не желая предавать память Эльпенора. — Ему не нравилось быть человеком.
— А ты?
— А мне нравилось… быть свиньей, — прошептал я.
— В чем отличие? Одному нравилось быть свиньей, второму не нравилось быть человеком.
Я снова замешкался с ответом. Веревки сжались, и вслед за этим слова сорвались с моих уст:
— Эльпенору хотелось забыть все человеческое, забыть, что он был человеком. А мне по душе… свобода, наслаждение, погоня. И я не должен был задумываться. Мне понравилось, что я и мои чувства слились в единое целое; я не делил поступки на хорошие и плохие. О боги! Я хочу быть опять свиньей! — Заветное желание легко сорвалось с языка, а ведь еще недавно на крыше я боялся произнести вслух эти слова.
— Правда это или ложь, но ты ищешь смерти. Потому что твой друг умер.
— Нет! — Я изо всех сил старался говорить громче, но ничего не получалось. Меня окружал кокон спокойствия. — Неправда, он… — Я не знал, как объяснить ей, что искал или от чего бежал Эльпенор. — А я хочу… я хочу стать свиньей.
Так странно было смотреть, как мое сердцебиение отражается в ее похожей на воду коже.
— Ты желаешь отомстить мне, — произнесла Цирцея. — Но понимаешь ли, что, наказав меня, не вернешь друга?
— Понимаю, — сглотнул я.
Впервые с того мига, как я подпал под ее чары, в моей душе всколыхнулся стыд. Слезы обожгли глаза. Но удивительно, давление кокона возросло, и раскаяние отступило.
— Быть может, свиньи не помнят, что их друзья мертвы.
Я не понимаю, почему плачу; все мои чувства оцепенели. А тончайшие щупальца удлиняются и подхватывают мои слезы прежде, чем те успевают хлынуть потоком, и словно выпивают их.
— Хорошенько подумай.
И я подумал. Подумал о неудержимом бешеном беге сквозь лес, о съеденных золотистых грибах, о подгнивших сладких плодах под деревьями. Мощное и гладкое тело, ищущее наслаждения за наслаждением, валяющееся в сыром торфе и скользком суглинке, купающееся в ледяном ручье. Ничто не должно стоять между мной и этой великолепной жизнью. Никаких преград, никаких забот, никакой путаницы, никаких размышлений — прав ты или не прав. И никаких воспоминаний. Эти слова раз за разом звучали в моем разуме. Никаких воспоминаний! Вот к чему стремился Эльпенор! А чего же хочу я?
— Я забуду, что был человеком? — спросил я. — Я забуду своего друга?
— Именно так. У зверей нет человеческих воспоминаний. — (Одиссей пошевелился на кровати, словно небольшая темная гора.) — Теперь, смертный, ты должен выбирать. Скоро проснется Одиссей. Он убьет тебя, застав здесь. Если ищешь смерти, просто ничего не делай. Но если тебя интересует жизнь, придется решать: хочешь ты превратиться в свинью или остаться человеком. И выбирать надо прямо сейчас.
Я растерялся.
— Твоя нерешительность говорит сама за себя. Прощай, и пусть твой друг меня простит.
— Его звали Эльпе…
Не дав мне договорить, она пробормотала заклинание. Кожа моя покрылась пупырышками и съежилась, растянулась и потекла. Все это время тонкие щупальца поддерживали меня, не давая рухнуть на пол, защищали от бури чувств и взрыва памяти. Повинуясь замысловатому движению ее пальцев, нити вынесли меня в окно и опустили на мощенный камнем двор, а там развернулись подобно живым виноградным лозам…
Я задыхался, поскольку в ужасающе стремительное мгновение изменилась сама моя сущность. О, эти запахи — такие насыщенные! Они словно пища на языке — медовый густой запах ночных цветов; соленые иголочки, покалывающие нёбо; сырой грибной дух леса. Он манил меня, уговаривал нырнуть во тьму, раствориться и умчаться.
Воздух на коже — холодная сладость. Моя кровь забурлила в ответ. Я побежал вдоль усадьбы Цирцеи, порабощенный зовом земли.
Я чувствую аромат свободы!
Я чувствую аромат забвения!
Я чувствую свой запах…
Я обоняю жаркую солоновато-сладкую кровь; я вижу сверкающие глаза зверей Цирцеи; я слышу слабый перестук копыт. Окружающий мир сгущается все сильнее и сильнее…
Орсон Скотт Кард
ДЖАМАЙКА
Орсон Скотт Кард — популярный автор, перу которого принадлежат свыше сорока романов. В том числе «Игра Эндера», принесшая ему «Хьюго» и «Небьюлу». Продолжение, роман «Голос тех, кого нет», также получил обе эти премии, сделав Орсона С. Карда единственным писателем, кто получил два наиболее желанных приза в фантастике подряд. Его последние книги — «Enderverse», «Enderin Exile» и продолжение триллера из жизни ближайшего будущего «Empire» и «Hidden Empire».
В настоящее время он работает над романом «The Lost Gates» — первым томом новой фэнтезийной саги.
Одна из проходных тем для Орсона С. Карда в литературе — рано развившиеся дети. По вине своего выдающегося интеллекта они изолированы от сверстников, их ждут конфликты с недальновидными взрослыми. Исключительные способности подталкивают таких детей к поступкам, которые изменяют окружающий мир, причем эти поступки могут совершаться как вопреки собственной воле, так и по недомыслию. Лучше всего это показано в «Игре Эндера» и его сиквелах.