Путешественник продолжал идти по барханам, оступаясь, утопая по щиколотку в песке, дыша обжигающим воздухом. Без малейших колебаний продвигался он навстречу своей судьбе, что бы она ни означала: смерть или встречу с Серайл.
Как только пустыня поняла, что не в силах остановить его, из земли вырвались миллионы огромных деревьев, они росли с быстротой, какую можно объяснить только чудом. Ствол такого дерева не обхватила бы и сотня рук, и вырос лес таким густым, что лишь самый тощий человек ухитрился бы протиснуться, и то если не дышать. Силы путешественника истают прежде, чем он пройдет хотя бы полпути до горизонта. И лес сам предостерег его:
— Поворачивай назад, путешественник. Во мне всегда темно как ночью и страшно, как в твоих самых дурных снах. Колючки обдерут кожу с рук, и когда ты умрешь, заблудший и одинокий, — что произойдет неизбежно, если вздумаешь упорствовать, — мои корни прорастут в твою плоть, и на останках поднимутся новые деревья.
Тем не менее он вошел в лес, обливаясь слезами, когда колючки в кровь раздирали ему руки и ноги, и хрипя от натуги, когда деревья сближались, норовя раздавить его. И все же он не колебался, шел и шел на запад, навстречу своей судьбе, что бы она ни означала: смерть или встречу с Серайл.
Как только лес понял, что не в силах остановить его, все деревья вокруг мгновенно зачахли, земля впереди вздыбилась, точно на шарнирах, и встала под прямым углом. Возникла стена от горизонта до горизонта, а наверху она исчезала в облаках. Путешественник мгновенно понял, что у него нет ни сил, ни ловкости добраться хотя бы середины. И стена сама предостерегла его:
— Поворачивай назад, путешественник. Я гладкая, словно стекло, и вероломная, словно враг. Цепляться не за что, вскарабкаться невозможно. И когда ты потерпишь неудачу — что произойдет неизбежно, если ты вздумаешь упорствовать, — земля, о которую ты разобьешься, станет для тебя последним пристанищем.
Тем не менее он полез вверх. Стонал от изнеможения, глотал ледяной воздух, но без малейших колебаний двигался навстречу своей судьбе, что бы она ни означала: смерть или встречу с Серайл.
Как только стена поняла, что не может остановить путешественника, теплый ветер осторожно поднял его в небо и перенес в долину с буйной зеленью, где подле гладкого как зеркало пруда сидела хрупкая седоволосая женщина.
Ветер опустил путешественника на противоположном берегу, и он отразился в воде — согбенный и поседевший, с морщинистой кожей и глазами, которые видели столько страданий.
Отвернувшись от своего плачевного образа, он посмотрел на другой берег.
— Ты Серайл?
— Да, — прохрипела она старческим голосом, в котором слышалась пыль веков.
— Я слышал о тебе, — сказал он, собрав последние силы. — Слышал, что ты овладела всеми секретами земли и небес и можешь повелевать миром. Что ты укрылась тут, на краю света, и поклялась исполнить любое желание того, кому достанет упорства найти тебя. Я потратил всю свою жизнь на эту дорогу, Серайл. Мое желание…
Старая женщина негромко, но решительно прервала его и с трудом встала на ноги; ревматизм не позволял ей распрямиться, и она была вынуждена смотреть исподлобья.
— Неважно. Встретимся в воде, путешественник.
С этими словами она скинула одежду и вошла в пруд, не потревожив глади. Однако к тому времени, когда она погрузилась по колено, седые волосы изменились, обретя черноту воронова крыла; как только вода дошла до бедер, морщины на лице разгладились, кожа стала мягкой и ровной; когда Серайл погрузилась по плечи, тусклый блуждающий взгляд прояснился и глаза засверкали чистыми изумрудами.
И конечно, обнаженный путешественник тоже ступил в волшебное озерце, чувствуя, как тяжесть прожитых лет спадает с плеч, как молодеет кожа, как распрямляется спина, плечи становятся шире, глаза яснее; короче говоря, он стал таким же, каким был много лет назад, когда только пустился в путь.
Они встретились на самой середине пруда, и волшебница обняла путешественника, приведя его тем самым в полное замешательство.
— Я Серайл, — сказала она. — Тебе и невдомек, как долго я ждала твоего появления.
Утративший дар речи путешественник чувствовал лишь, что она права: он и вправду знал ее целую вечность, вот только это знание укрывалось далеко за пределами его памяти. Когда-то они любили друг друга. И будут любить снова.
Целуясь, они возвратились на берег, и она повела его в хижину, которой не было еще миг назад. Он сменил свои обноски на прекрасную одежду, изысканным угощением заполнил зияющую пропасть в животе. Были и другие чудеса, которые можно найти только в доме у такого сверхъестественного создания, как Серайл. Вещи, чьих названий путешественник не знал, витали в комнатах, испуская нежный свет и изливая тихую благостную музыку. Но еще больше, чем обстановка этого волшебного обиталища, гостя восхищала сама Серайл.
Тем не менее что-то не давало ему покоя.
Дело не в исполнении желаний — о таком пустяке не стоит и говорить, влюбленная Серайл давала ему все, чего может желать мужчина. Хотя… возможно, что не все. Как будто он еще чего-то ждал — того, ради чего совершил свое небывалое путешествие.
Это желание имело какое-то отношение к океану, который он пересек, к чудовищам, с которыми сразился, к холоду и голоду, от которых пришлось настрадаться в пути.
Целый год и один день путешественник прожил в маленькой долине, где, казалось, все происходило исключительно для его услады, где сады ежедневно меняли окраску, угадывая его настроение, а звезды в ночи танцевали причудливую джигу под жизнерадостный смех Серайл. Несмотря на грызущее его беспокойство, он испытывал счастье, которое успел забыть. А может, и не знал никогда счастья — память ничего на этот счет не подсказывала. Не желала открыть ему, что было до того, как он однажды, целую жизнь назад, очнулся в рыбацкой деревушке, не ведая, кто он такой и зачем туда пришел.
Миновал год. Как-то поздно ночью он проснулся, терзаемый необъяснимым беспокойством, поднялся с ложа и пошел к молодильному озеру. Вода в нем всегда отражала звезды; казалось, оно заключает в себе целую вселенную, полную неисчислимых возможностей. Однако в ту ночь хоть и высыпало множество звезд, ни одна не отражалась в угольно-черной глади, в глубине безнадежной и холодной, словно тюрьма.
Откуда-то из нежданно объявшей путешественника мглы зазвенел прекрасный голос Серайл:
— Ты чем-то огорчен, любовь моя?
— Просто думаю, — ответил он, не поворачиваясь к ней. — О том, что я проделал весь этот путь, провел здесь столько времени, но так и не попросил тебя исполнить мое главное желание.
— О чем ты? — спросила волшебница, и впервые путешественник уловил в ее голосе тревожную нотку. — Чего еще ты можешь желать? Здоровья? Силы? Вечной молодости и красоты? У тебя уже все это есть. Любовь? Счастье? Их я тоже тебе дала. Богатство? Власть? Останься здесь, и будешь иметь в избытке то и другое.
— Знаю, — ответил он. — Мне казалось, увидев тебя, я попрошу все это, но ты не дожидалась просьбы. Однако мое главное желание все еще требует, чтобы его исполнили.
— Вовсе не обязательно прислушиваться к нему.
— Но ведь это единственное, чем я владею изначально, про что могу сказать: не ты даровала его мне. И если оно не исполнится, то все в моей жизни потеряет смысл.
— Почему бы не пожелать, чтобы мы вечно жили здесь и любили друг друга?
Путешественник повернулся к ней. Растерянная, испуганная, Серайл стояла на пороге дома, и он желал ее как никогда прежде и чувствовал, что разбивает ей сердце, тогда как у самого сердце стонало от боли. Вот тут-то и пришла догадка, что этот момент они уже переживали сотни или даже тысячи раз — с тех пор как солнце впервые взошло над горизонтом.