Тимони весь день молчал, втайне Марафел был даже рад этому. Покинув город, они двинулись по наезженному тракту и почти что не отдыхали в пути. Марафел не стал ломать себе голову, пытаясь понять, откуда Тимони знает дорогу и что им движет. Он ни о чем не спрашивал. Душа разрывалась от боли, но все же он чувствовал, что страдания скоро отступят, и это немного пугало.
Значит, он любил не истинной любовью? Но и сейчас образ Лайли стоял перед глазами, он мог представить, как она улыбается, смеется, хмурится, спорит… Ее облик не уходил, не хотел растворяться в глубинах памяти. Марафел никак не мог понять, что происходит. Он любил так сильно, как только мог. Любил? Неподходящее слово! Он любит! Тогда… Тогда почему боль уходит? Почему? Неужели он может любить кого-то еще беззаветней? Неужели он обманывал себя? Такое случается только тогда, когда истинный свет души испачкан. И Марафел тщетно пытался найти в себе силы уберечь как последнюю святыню эту боль утраты.
Темнело. Солнце последние несколько часов упорно не хотело высовываться из-за лохматых туч, потому вечерние сумерки подобрались раньше. Тимони свернул с тракта, выбрав небольшую полянку в окружении серебристых ив для привала. Он отпустил лошадей пастись, а сам развел небольшой костерок, причем сделал это по своему обыкновению — с помощью магии. Марафел хмыкнул, но говорить не решился. К тому же вокруг все равно никого не было.
Тимони уселся у огня, скинул плащ и замер, глядя на оранжевые языки пламени. Похоже, ему не требовалось еда. Марафел вытащил ломоть хлеба и воду. Он не мог сказать, что особенно хочет есть, но понимал, что это необходимо.
— Интересно, Марафел, ты не пытаешься осознать, что со мной происходит? — насмешливо спросил Тимони.
— Нет, — Марафел отложил хлеб, едва ли не радуясь возможности говорить.
— Это правильно, — Тимони на мгновение обернулся. В темных глазах мелькнуло пламя. — Хочешь, я отпущу тебя домой? Теперь мне многое по силам. Потому что я больше не ограничиваю себя.
— Да… Тьма никогда себя не ограничивает, – Марафел произнес это и испугался. Стоит ли говорить такие слова тому, кто избрал ее путь?
Тимони рассмеялся. В темных омутах его глаз изредка проблескивало пламя, а лицо его четко очерчивалось оранжевым светом. И Марафелу было страшно смотреть на него.
— О, Марафел! Ты не представляешь, сколько у меня теперь возможностей. Я видел этот мир. Знаю, где его центр и что его центр. Могу сокрушить его. Мне нужно только добраться туда.
— Но зачем? — Марафел сразу же пожалел, что спросил, но было поздно — Тимони решил ответить:
— Зачем?! Месть, мой малыш! И сладость разрушенья. К тому же я понимаю, что не вернусь на Летинайт. Мне нечего делать там. А тебя, светлый мой мальчик, туда нужно вернуть. В центре сил этого мира сделать это проще. Возможно, я найду и Ниа Бейби Нака. Тогда я верну вас обоих, чтобы властвовать этим миром безраздельно.
— Властвовать? — Марафел непонимающе взглянул на него. — Что это означает, Тимони? Не понимаю.
— И не можешь понять, — на мгновение голос Тимони зазвучал почти печально. — Наверное, об этом могут знать лишь жители таких миров, как этот. Даже сам Нак, со всем его могуществом, не осознает этого. Я не могу объяснить тебе, малыш.
Марафел кивнул. Ему и не хотелось знать. Он вдруг снова увидел живое лицо Лайли, она будто что-то говорила ему, но слова улетали к небу искрами от костра и никак не могли быть услышаны.
— Ты мечтаешь о девушке, — голос Тимони вырвал Марафела из грез наяву. — Но ее больше нет. Отчего же никак не можешь понять, что нам остается только мстить за их смерть?
— Я не верю, что убийством можно оправдать другое убийство, — Марафел расстелил одеяло и свернулся на нем, укрываясь плащом. — Это неправильно, Тимони.
— Малыш… — Тимони усмехнулся. — О, малыш. Столько всего происходит, что тебе и десятую долю понять невозможно. И свою ошибку ты тоже никогда не поймешь.
***
Эта ночь понравилась лошадям больше. Однако они тревожно переглядывались, пытаясь подобрать хоть какие-то сигналы из доступных бессловесным лошадям, чтобы выразить все, что накопилось у них на сердце.
Из разговора Марафела и Тимони они поняли, что произошло: Лайли и Каталин больше нет, а Тимони стал темным магом. Это поразило сильнее всего. Но обсудить свои чувства они не могли, как и утешить Марафела. Ощутив полную беспомощность, они, не сговариваясь, опустили головы. Оказывается, жить без речи так мучительно! Неужели они останутся в этом мире навсегда? Почему Тимони ни словом не упомянул, что собирается отправить их обратно на Летинайт? Неужели он уже относится к ним, как к удобному средству передвижения? Того и гляди нацепит на них уздечки, как у той несчастной лошадки, что они встретили, выезжая из города. У бедняжки боль была в глазах от этой железной штуковины, что называли упряжью.
Лаон, Долинг, Алети и Миэки стали поближе друг к другу. Они были одиноки в этом мире. Что может быть ужаснее одиночества разумного существа, которое даже сказать никому не может, что оно разумное?
В ту ночь лошади решили, что сами должны спасти Ниа Бейби Нака…
***
Яркая звездочка среди бесконечной тьмы — теплая, пульсирующая, живая. Сперва она испугалась: столько темноты она еще никогда не видела, но постепенно привыкла — тьма оказалась неопасной.
Она мерцала ровным серебряным светом и двигалась, отчего-то решив, что направляется вперед, хотя здесь не было ни верха, ни низа, ни направления вперед, ни движения назад.
Вдруг прямо перед ней точно вышли из-за туч еще две звездочки. Обе казались такими родными и знакомыми, что она успела ощутить радость, но тут же мерцание одной из них стало мертвенно-серым, точно облако тьмы, среди которой они двигались, замутило спокойное сияние.
— Что с тобой?! — крик утонул в темноте.
— Его больше нет среди Света, — шепот едва долетел.
Тьма сгущалась…
Она остановилась в замешательстве и поняла, что эта изменившаяся звезда теперь удаляется, исчезает. А вторая звездочка, напротив, оказалась совсем близко, рядом, и утешающе подмигивала. Свет ее был нежным и ровным.
Она все же решила продолжить погоню за той почти потухшей звездой, но тут ее ослепило сияние двух светил. Одно походило на полную золотую луну, свечение которой отпугивало тьму, превращая черноту в невнятную серую массу. Второе сияло кроваво-красным, в нем клубилось пламя. Языки огня тянулись к светлому лику луны, но никак не могли подобраться к нему.
Звездочка попятилась, чувствуя, что ее вот-вот поглотит сила красного огня, но тут же поняла, что невидима для него. Зато светлая луна протянула луч, узкий и тонкий, точно хотела сказать «Лишь ты можешь мне помочь!»
— Я? — спросила она удивленно и услышала шепот:
— Вернись, вернись…
Тьма завертелась вокруг, сияние померкло, красный огонь исчез в темноте.
***
Утренний гомон птичьих голосов и свежий ветер разбудили Марафела еще до рассвета. Угли костра подернулись серой дымкой пепла, Тимони рядом не было. Марафел потянулся, радуясь предрассветному холодку, но потом сразу помрачнел — воспоминания захватили его.
Но что было делать теперь? Тимони не собирается останавливаться, и он, Марафел, совершенно не в силах противостоять ему. Что он может против мага, стоящего на пути Тьмы? Что он может один, без Лайли, без Каталин?
— Малыш? — новый Тимони появился неожиданно, заставив Марафела вздрогнуть. — Отчего ты хочешь остановить меня?
— Что?! — Марафел отвел взгляд и опустил голову. Он никогда раньше не слышал, что маги способны прочесть невысказанные мысли. Не было на Летинайте подобного, все только шутили об этом, но никакого заклинания не существовало. Как же Тимони догадался, что происходит сейчас у него на душе.
— Ты ведь не хочешь, чтобы я двигался этим путем, — в голосе Тимони скользнули нотки меланхоличной задумчивости. Марафел искоса взглянул ему в лицо — Тимони скользил взглядом по верхушкам деревьев.
— С чего ты взял? Почему думаешь, что я буду тебе мешать? — Марафел поднялся, потянув за собой плащ.