Что бы теперь сказал старый маг, видя, каким он стал? Вряд ли бы ему понравилось, что произошло с душой его ученика.
И все же то, что настойчиво покусывало изнутри, не было связано с учителем. Оно таило другой образ, хрупкий, как первый цветок, нежный, как порыв летнего ветерка, мимолетный, как взмах ресниц. А еще был смех. Радостный и удивленный.
Несколько раз Тимони ловил себя на сожалениях, что так легко согласился с Наком. Ему не хотелось оставаться здесь… и он не имел права вернуться. Темный путь овладевает душой постепенно, и сейчас Тимони осознавал, что опасен для родного мира. Он не собирался причинять ему зло. Злу место здесь! Значит, и ему место именно тут, в мире миражей и жестокости.
Безлюдный лес, полный таинственных опасностей, не давал до конца разобраться, что же творится в этом мире на самом деле, но одно Тимони знал точно — Император повинен во многих смертях, его необходимо поставить на место. Он одолжил чью-то силу, и Тимони должен был взыскать с него долг. И все же как только он начинал размышлять о мести, странное чувство возникало снова, неуловимый образ смеялся на грани сознания, сбивая с мыслей.
Тимони осознал — теперь ему никогда не узнать, кто подарил это чувство, оно принадлежало тому, кто шел по Светлому пути. Тому, кем он уже не являлся. Отчаянье овладело им, Тимони снова приказал двигаться быстрее, словно скорость могла излечить его от размышлений.
***
Каталин и Лайли долго пытались понять, зачем нужна груда ржавого железа, сброшенная на дно лодки. Цепь соединяла пару колец, которые были разъемными и запирались на небольшие замочки. Лайли рассмотрела все магическим зрением, но ничего не нашла.
— Странные штуки, — покачала головой Каталин. — Может, выбросим их?
— Кажется, это не понравится земле… — возразила Лайли. — Не могу с уверенностью сказать, что это, но кажется, что ничего хорошего такой поступок не принесет. И металл… он грязный.
— Ржавый, — пожала плечами Каталин. — Наверное, скоро рассыплется. Если оставим его здесь, дождь и ветер быстро разрушат его.
— Посмотри, пятна ржавчины на кольцах странные.
— Тут все странное, — Каталин вскинула голову, вглядываясь в небо. — Весь мир странный. Даже небо словно вот-вот нахмурится.
— Может, ты и права, — Лайли осторожно подняла цепь, но не руками, а очередным заклинаньем. Ей не хотелось прикасаться к металлу. — Прости нас, берег, но придется оставить это здесь…
Кольца ржавой цепи ударились о землю, подминая траву, и глухо звякнули. Сломанные травинки уныло поникли, маленький цветок оказался как раз в центре железного кольца. Лайли вздохнула:
— Другого выбора у нас нет. Бросить их в реку еще хуже.
— Что теперь? — Каталин опустила на дно лодки цветы.
— Теперь? — Лайли ей улыбнулась. — Мы будем вдыхать жизнь в лодку.
Скоро они забыли о странной штуке, трава поднялась, пряча металл от глаз. Кандалы остались лежать на зеленом берегу, безжизненные, ненужные и как никогда безопасные.
Ржавый металл рассыплется, и даже сожалений после себя не оставит.
***
Второй день подходил к концу, в чаще потемнело, под ветвями деревьев клубился туман, а в листве тревожно шептал ветер. Кони медленно шли по изрядно сузившейся тропе. Путники провели большую часть дня в гнетущем молчании, у них было что скрывать и никому не хотелось рассказывать о собственных чувствах. Иногда Тимони останавливался, словно прислушиваясь, потом заставлял всех прибавить шаг, но вскоре все снова земедлялись, пока не следовал очередной приказ.
Марафел и Айкен ничего не пытались понять, а ночь окружала их, завоевывая сердца и души, поселяя тоску и горечь, одиночество и печаль. Да и у Тимони плечи ссутулились, а глаза словно подернулись туманом.
Наконец он придержал коня, обернулся, испытующе глядя на спутников.
— Скоро мы остановимся на ночлег. Ночь будет неспокойной. В лесах таится множество существ, а они не слишком любят, когда кто-то врывается в их владения. Скажи, Айкен, почему дорога пролегла в этом месте?
— Откуда мне знать? — очнулась от размышлений она. — Раньше здесь было не так опасно. Твари, о которых ты говоришь, пришли сюда недавно, спустились с гор. Другую дорогу не успели проложить. Да и кто станет работать? Императору все равно, а местным это не выгодно. Здесь, в чаще, гибнут не только простые люди, но и сборщики податей в имперскую казну.
— Сборщики податей? — Тимони словно попробовал на вкус новое сочетание звуков. — Что они делают?
— Забирают наши тинги, чтобы отдать их Императору, — спокойно пояснила Айкен, она не столько свыклась со странностями спутников, но и просто устала. Было легче ответить, чем узнать причину вопроса.
— Интересно, — хмыкнул Тимони.
Магический огонек разгорелся ярче, подлетая к ветвям деревьев, заслоняющим узкую тропку.
— Взгляните, — привлёк к нему внимание Тимони. — Вот и поляна для ночлега.
Уютная полянка, небо над которой сияло послезакатной синевой, поросла невысокой травой и почти со всех сторон была окружена высоким шипастым кустарником. Тимони развел в центре огонь, и Айкен и Марафел обрадовались возможности поужинать горячей пищей. Делить с ними трапезу Тимони не стал, настороженно вглядываясь во тьму леса за очерченным светом костра кругом.
Айкен взглянула на Тимони с нежностью — он творил заклинание для их защиты, чтобы они смогли спокойно пережить ночь, а значит, заботится о них. Это согревало ей сердце, каким бы странным или опасным он ни казался в любой другой миг.
После ужина Марафел долго смотрел в огонь. Ему чудилось, что за бликами скрывается танцующая фигурка, и он никак не мог разобраться, кто же там прячется, чей облик отбрасывает тени, в чьих волосах зажигаются искры и блики.
Тимони подошел к нему бесшумно и опустил ладонь ему на плечо:
— Несчастен? Так несчастен, как никогда раньше не был? — сказал он. — Это обман. Каждый раз, когда приходит подобная мысль, ты обманываешь себя. Одно и то же. Новое несчастье стирает память о пережитом, боль, новая и злая, терзает сердце. Когда она есть, можно думать только о ней. И весь мир становится меньше этой боли. Вот ты и говоришь себе, что никогда не был настолько несчастен, — Тимони усмехнулся. Марафел поднял голову и долго смотрел ему в глаза, ответил он не сразу:
— Возможно, ты прав, но когда вокруг только боль, когда знаешь, что сны никогда не станут реальностью, ни о чем другом и не хочется думать. Несчастье становится привычкой, а привычная боль терзает не так сильно.
— Почему ты так говоришь? — Тимони действительно удивился, и в глазах его мелькнул истинный интерес.
— Я не считаю себя несчастным, но я и не счастлив. Как будто нашел новое состояние. Я могу с ним жить. Так что зря ты пытаешься нащупать мою боль, — Марафел отвернулся, снова вгляделся в танцующее пламя, но фигурки уже не увидел. Языки огня перестали очаровывать, в них отражалась лишь смерть.
Тимони не стал продолжать разговор. Мальчишка приводил его в бешенство. Откуда мудрость могла взяться в его душе? Отчего подобное виденье мира принадлежит ему, а не кому-то достойному или сведущему в магии? Тому, кто направит мудрость в должное русло?
Тимони неприязненно покосился в сторону Марафела — мудрость поразительно сочеталась с наивностью, и это раздражало.
Самого себя Тимони давно не представлял юным, не верил, что у него впереди множество открытий. Потеряв подобное ощущение, он утратил и мудрость. Он забыл и самого себя, теперь не удавалось найти даже осколка того, каким он был. Мысли пугали, Тимони гнал их прочь, выискивая покой в темноте новой души, но тоска по свету горькими складками залегла у рта.
Пламя костра отбрасывало блики на стволы деревьев, окружающих поляну, неяркие сполохи, казалось, оттеняли мрак, отчего он казался гуще. Тимони установил прозрачный купол охранного заклинания, но сделал это скорее по привычке, а не чтобы отгородиться от ночи, от тех, кто блуждает в нем. Тимони знал, что стая, идущая следом, сумеет прорвать круг заклинания, но не стал его усложнять. Лучше сразиться и победить в бою, чем держать оборону.