Высокий и хрупкий, тянущийся ввысь, но небольшой, этот храм уркашали статуи печальных женщин вместо колонн, а остроконечная крыша, протыкающая уже начавшее светлеть небо, едва угадывалась в тумане. Дымка стирала со старых стен следы разрушения, придавал картине, открывшейся перед Тимони, завершенность.
Тимони охватило чувство, схожее с благоговением. Храм перед ним был живым, хрупкий камень нес в себе силу. Кто и когда изваял это чудное творение?
Завороженный, он шагнул под каменные своды.
Внутри было темно и тихо, лишь статуя, что стояла у противоположной стены, неярко освещалась — маленькая лампадка с дрожащим язычком пламени бросала золотистые блики на печальное мраморное лицо. Тимони медленно двинулся к статуе, чувствуя, как потоки силы, живущей здесь так давно, окутывают его, возвращая то, что принадлежало ему по праву рождения.
Магия наполнила его, хлынула сквозь, заставляя ликовать сердце. Старый храм одарил его щедро, и вряд ли кто-то другой сумел бы так спокойно принять подобный подарок.
Тимони улыбнулся, протянул руку и коснулся гладкого камня, из которого была создана таинственная статуя.
— Благодарю вас, — прошептал он, а затем вспомнил язык древних, и он — певучий и ясный — показался более уместным. — Мор онизаири, — древние не знали слова «богиня», поэтому Тимони пришлось подобрать другое, и он решил, что подойдет «сильная», — Андреас Сени, — последнее слово он произнес мягко, с чуть заметным ударением на «и», чуть дольше растянув гласную в воздухе. Так говорили древние, если верить тем, кто обучал его языку.
Затем Тимони почтительно встал на колени перед чуть склонившей голову и неподвижной статуей и закрыл глаза — он принимал магию, свободно скользя сознанием по прекрасным древним потокам. Сила, не имевшая принадлежности, уплотнялась, сплеталась и становилась его частью.
Тимони не откуда было узнать, что храм и дал название всему городу. Древние легенды рассказывали, что богиня сама изваяла его и нарекла Ландоэн — небо, опрокинувшееся над головами.
========== Часть 19 ==========
Незнакомый прекрасный сад был пропитан ароматом ранней осени и пронизан солнечным светом. Ветер шаловливо клонил к земле косматые колоски травы, тревожил золотые паутинки, гонял по усыпанной камушками дорожке два-три алых листа необычной формы. Марафел не знал ни этого сада, ни деревьев, что здесь растут, ни крупных цветов, покачивающих тяжелыми бутонами.
Он шел по шуршащим камешкам, отчего-то совершенно не ощущая ни холода, ни жары. Дорожка повернула, кольцом обегая пруд, но Марафел не последовал причудливому изгибу, остановившись у кромки зеленоватой воды. В центре водоема пара белоснежных лебедей охорашивалась друг перед другом, не обращая внимания на немого свидетеля их естественной прелести. Птицы взмахивали крыльями, гордо выгибали длинные шеи.
— Привет… — тихий голос музыкой разнесся по саду. Лебеди повернули головы к берегу, будто только обнаружив, что не одни в этом зачарованном месте, они шумно забили крыльями по воде и взлетели.
Марафел же боялся обернуться, сердце защемило то ли от боли, то ли от внезапного счастья. Он узнал голос, и душа его взликовала, но разум охватили сомнения — что-то было не так.
Марафел никак не мог вспомнить, что именно.
После тягучей паузы он, затаив дыхание, повернул голову.
Она стояла в двух шагах, простое синее платье струилось до самой земли, легкая накидка окутывала плечи призрачным синеватым туманом. Каштановые волосы были уложены в высокую прическу, венчавшую голову наподобие короны. В карих глазах дрожали зеленые искорки, как потаенное пламя.
Она улыбалась, ласково и нежно.
— Отчего ты так удивлен? — спросила она, поведя плечами, и накидка заструилась по ветру, как живая.
— Откуда ты здесь? — прошептал Марафел, чувствуя, что едва может произнести вопрос. — Я так… рад снова увидеть тебя, Лайли… — имя далось ему с трудом, сердце пропустило два удара.
Ветер расшалился и плеснул волной ему на ноги, а Лайли легко рассмеялась.
— Отчего ты так говоришь? Почему думал, что не встретишь меня? — каштановые волосы переливались на солнце, и Марафел завороженно смотрел, как они сияют. Блеск и искры — у него начала кружиться голова.
— Разве не странно — я подумал о тебе, и ты появилась. Как чудесный сон! — пояснил он.
Лайли ничего не ответила, лишь приблизилась к растревоженному ветром пруду и присела на берегу, ничуть не обращая внимания, что волны намочили подол платья, а накидка открыла правое плечо. Она казалась прекрасной, даже слишком прекрасной, и Марафел не сумел удержать своих чувств.
Сердце снова пропустило удар, а потом забилось быстрее.
— Лайли, — начал он неловко, — я люблю тебя. Всей душой! Люблю больше собственной жизни!
Она обернулась. В глазах ее загорелось странное чувство — то ли сожаление, то ли печаль. Быстро поднявшись, Лайли сделала медленный вдох, точно пытаясь успокоиться. Налетевший ветер сорвал накидку, и Лайли позволила ему унести легчайшую ткань прочь.
Марафел не знал, что делать теперь, и склонил голову, понимая только, что произошло что-то ужасное.
— И ты? — спросила Лайли, будто отдышавшись. Слова звучали очень странно. — Почему — и ты?
— Что ты имеешь в виду? — Марафел робко поднял глаза. Лайли больше не казалась растерянной, она смотрела с холодом во взгляде.
— И ты испорчен, — голос стал похож на ледяной дождь. — В твоем сердце поселилась Тьма. Я не могла даже предположить, что ты станешь ее жертвой, — тут Лайли не справилась с собой, лед растаял, покатившись слезами. Она позволила солнцу играть с каплями на щеках. — Я люблю Ларо. Через месяц наш Аитаналон. А ты… Ты говоришь мне о любви, когда мое сердце принадлежит другому.
— Аитаналон? — волна боли окатила Марафела, в сердце будто вонзили раскаленную иглу. Ларо и Лайли будут связаны до самой смерти узами любви. Они предначертаны друг другу. Аитаналон! Марафел был уничтожен этой новостью.
— Он влюблен в тебя? — какой холодный и насмешливый голос! Ларо! Он подошел незаметно. — Погребенный во Тьме. Мы постараемся помочь ему.
Марафел не верил ему. Боль окружила, потемнело в глазах. Золотой от солнца сад медленно тонул в темноте.
Когда Лайли закричала, и алые языки пламени охватили ее, обвили тело, потянулись к волосам, Марафел рванулся на помощь, но не сумел высвободиться из чужих рук. Заполыхал и сад, как вспыхивает единственный пучок сухой травы, брошенный в костер, пламя взревело, кинулось к нему, языки опалили ладони и…
Марафел проснулся. Сон уступил нехотя, откатился тяжелой волной. Марафел почувствовал, что плачет, и прохлада слез помогла утолить жар боли, продолжавшей терзать его изнутри.
Лайли нет, он никогда не сможет сказать ей о своей любви.
Марафел вытер слезы тыльной стороной ладони и оглядел комнату. Никого. Тоска обрушилась на него, и он отдался слезам, будто так мог выпустить боль, свившую в сердце гнездо.
Лишь когда солнечный свет стал ярким, золотыми квадратами разлегся на полу, знаменуя полдень, слезы кончились.
И тут Марафел осознал в полной мере, что ни Айкен, ни Тимони так и не появились. Пусть он и не хотел показывать им собственную слабость, но все же душу затронуло сомнение. Куда они могли подеваться?
Ждать деликатности от Тимони не приходилось и раньше, Айкен бы попыталась успокоить его, а не оставила бы в одиночестве. Марафел оглядел комнату, чувствуя, что в ней со вчерашнего вечера что-то изменилось.
Вещи Айкен исчезли!
Теперь Марафел забыл о собственной боли. Не задумываясь, что вряд ли сумеет понять лошадей, он поспешил именно к ним. Вдруг им что-то известно? Хотя, быть может, вело его лишь желание не оставаться больше в одиночестве.
***
Айкен вошла в очередной трактир. Здесь было многолюдно, голоса посетителей сливались в единый шум, похожий на грохот водяных струй, когда река преодолевает пороги. Поправив волосы, Айкен шагнула к стойке. Хозяин встретил ее неласковым взглядом. Похоже, он легко определил, что не видать ему от нее ни одного тинга.