БОГ ХОЧЕТ, ЧТОБЫ ТЫ ДЕЙСТВОВАЛ
Философия итальянского Возрождения не могла не оказать влияния на другие страны Европы. Ее побочным продуктом стала Реформация. Как точно заметил О. Шпенглер: «Лютера можно объяснить только Ренессансом…» [1,с. 63]. Однако, возникнув в Германии, протестантизм обрел свою революционную завершенность в Нидерландах (а позднее — в Великобритании и США). Фактически кальвинистские проповеди взломали не только социально–политические устои монархии, но и идеологический абсолютизм католической церкви. Политическая и религиозная борьба слились в единый процесс. Кальвинистские консистории в Голландии превратились в революционные штабы, направлявшие ненависть народных масс против испанской короны и Рима.
На первый взгляд между утонченными интеллектуалами Возрождения и агрессивно настроенными вождями Реформации сложно найти что–то общее, однако суровый морализм протестантизма[39], основанный на жестких духовных императивах, отличался от умозрительно–возвышенного Ренессанса лишь двумя моментами:
• его приземленностью, вплетенностью в повседневную практическую жизнь человека (в отличие от рафинированного морализма Возрождения) и;
• его распространенностью среди народных масс (как противоположность того, что идеи Ренессанса были известны и популярны, как правило, в узком кругу богемных интеллектуалов).
Таким образом, возвышенный, психологически поверхностный индивидуализм Возрождения, трансформируясь в умах фанатически настроенных пуритан, рационализирует и индивидуализирует само христианство. Созерцательный и пассивный тип католика уступает место практичному и активному типу протестанта. Психологическая матрица делателя Макиавелли, растворяясь в народных массах, придает человеку Возрождения новую огранку, лишая его прежде всего идеалистической шелухи возвышенного. Благодаря этому Запад входит в новую фазу своего развития.
Вот как характеризовал Люсьен Февр то время: «Мы в начале XVI столетия. <…> Наш западный мир. Бешеная жажда денег, первейшая и непреодолимая движущая сила капиталистического индивидуализма, не ведающего ни узды, ни совести, овладевает тысячами людей. На берегах Шельды, подавив своим великолепием поверженный Брюгге и свергнув с трона Венецию, высокомерный город торговцев и банкиров первым воздвигает свою Биржу как символ новых времен. К причалам Антверпена швартуются корабли со всего света. На антверпенских набережных сложено все, что производится в мире. По набережным Антверпена проходят авантюристы со всего света, обуреваемые безудержным стремлением к наживе. Нет более ни нравственных правил, которые бы их обуздывали, ни страха, который бы их сдерживал, ни традиций, которые бы их стесняли. Эти Макиавелли торговли и банковского дела всякий день на деле «воплощают» «Государя», каждый своего. Их цель не земля, не владение землей, приобщающее человека к благородному сословию. Им нужно золото, подвижное и компактное, дающее всю полноту власти. Завладеть им, накопить его в сундуках, насладиться им…» [2, с. 205].
Мысль, что деятельность протестантов в определенных ситуациях не соответствовала идеалам Возрождения, выглядит крайне сомнительной. Видимые противоречия являются лишь противоречиями между теорией и практикой, воплощающей эту теорию в жизнь, но не более того. Вся абстрактная метафизика протестантизма по своей сути созвучна идеологии Ренессанса. Как свидетельствовал М. Вебер: «Крупнейшие представители пуританизма глубоко восприняли идейное богатство Возрождения — проповеди представителей пресвитарианского крыла этого движения пестрят классицизмами» [3, с. 195].
Как и любое течение христианства, протестантизм во главу угла ставит индивидуальное «спасение» личности, но при этом предлагает свои собственные методы достижения этой мегацели. В отличие от католицизма, протестантизм отвергает пренебрежительное отношение к мирской нравственности с высот монашеской аскезы и начинает тотальную и бескомпромиссную «битву» за рай не в рамках практики замкнутой жизни монастырей[40], а в повседневной, мирской жизни.
На передний план выдвигается тезис о том, что угодным Богу можно стать лишь благодаря точному и неукоснительному выполнению мирских обязанностей. Протестантизм превращает эти обязанности в своеобразное «призвание», поставленную Богом задачу для каждого христианина. Таким образом, выполнение долга в рамках мирской профессии начинает рассматриваться как наивысшая задача религиозной жизни человека. Иначе говоря, эффективная деятельность верующего выступает главным средством «спасения», оттеснив на второй план его духовно–нравственное состояние.