Его долго вели по лесу, пока не привели в партизанский лагерь.
— Куда его, прямо к командиру, что ли? — спросил высоченный молодой конвоир у второго, бывшего постарше и немного ниже ростом.
— Давай прямо к нему! Эй, дядя, левое плечо вперёд. Греби к той землянке!
Бородатый партизанский командир долго вглядывался в грязное лицо Шашкина.
— Ничего не пойму, — пожал плечами командир. — Ошибаюсь я, что ли? А ну-ка, — кивнул он одному из конвоиров, — кликни сюда кого-нибудь из новеньких. Из тех, что вчера пришли. Фамилии их ещё не помню… — командир заглянул в блокнот, лежащий на столе. — Ага, вот они! Кликни Шигарева или Павлова.
Услыхав эти фамилии, Шашкин сильно вздрогнул.
Командир заметил его испуг и усмехнулся.
— Кажется, я не ошибся!
Конвоир приоткрыл дверь и крикнул:
— Шигарева к командиру! Срочно!
— Я Шигарев! — вскоре появился в землянке односельчанин Шашкина. — Чего надо-то?
— Шигарев, — сказал командир и головой показал на пленного. — Не за ним ли вы сегодня должны были идти на задание?
Шигарев только мельком взглянул на конюха и заорал:
— Он! Попался всё же, гад!
Глава X
КАЛИНА
Утро умывалось частым теплым дождичком.
Из-за леса выглянул край переливчатого солнца.
Стали видны прижавшиеся к лесу, как к стене, далекие шапки стогов.
А с теневой стороны лес стал синеть, обволакиваться по низу зыбкой дымкой.
Стали видны у развилки коричневые с белыми пузырчатыми вспенинами лужи.
У большого щербатого камня, грязного от засохших на нем ошметков глины, тоже разлилось коричневое неподвижное море.
А в селе, еще спящем беспокойным невольничьим сном, проорали редкие петухи.
Лениво переговариваясь, бродил немецкий патруль.
Староста вышел из избы, сел на ступеньки крыльца, зевнул и принялся скрести сморщенную вялую кожу подбородка. Непривычно без бороды!
«Где же мотоциклисты? — подумал он, доставая кисет. — Пора уж к развилке. Пять скоро!»
В кисете среди крупнопорубленных белых корешков лежал один зеленый сухой листик. Староста покачал головой, потом растер в ладонях этот последний листик, свернул цигарку и положил её обратно в кисет. Спичек не было.
— Ага, — поднял голову староста, услышав рёв мотоцикла. — Едут!
Подпрыгивая на кочках, мотоцикл подъехал к крыльцу и резко остановился. Лицо водителя — все в угрях и прыщах — было заспано и свирепо. В коляске клевал носом огненно-рыжий ефрейтор.
— Шнель! — не отрывая глаз, сказал ефрейтор.
— Иду! — староста стал неловко подниматься, выставляя вперед деревяшку. — Спичек нет ли?
— Найн! — отвернулся водитель.
Ефрейтор, не открывая глаз, протянул зажигалку. Староста торопливо прикурил, вскарабкался на седло позади водителя, и мотоцикл сорвался с места.
— Туда, — махнул староста в сторону шашкинского дома. — Вон к энтому дворцу!
Подъехали, и водитель сразу же начал громко сигналить, но никто не показывался из дома. Староста крикнул:
— Шашкин! Эй! Пора ведь! Ну подумай, спит! Пойду будить.
Проковыляв через двор, староста поднялся на крыльцо.
— Замок… — пробормотал он растерянно. — Вот те на!
Ржавый размером со сковороду замок висел на двери.
— Как же так? — ничего не понимал староста. — Куды он смылся? На конюшню, что ль, ушел… Ну так и есть. Запрягать отправился! Хотя… а где ж его баба-то? Нет, тут что-то не то!
Водитель снова засигналил.
— Да сейчас, сейчас, — староста в недоумении обошел двор, заглянул в сарай.
— Вот те на! И ставни на окнах!
В голову его никак не укладывалось, что Шашкин сбежал.
Снова засигналил водитель.
— … Да, — староста выругался. — Где я вам его добуду! Фиг его знает, где он. Скажу — на конюшне!
Доехали до конюшни. Лошади повернули головы, когда староста вошел. Шашкина не было и здесь.
— Вот задача-то! Выходит… выходит — удрал!
— Шнель-шнель! — крикнул ефрейтор.
— Удрал конюх! Удрал, волчина гадская, — зло сплюнул староста. — Чё ж теперь делать-то? Пойду скажу им…
— Нету Шашкина, понимаете, нету, — сказал он немцам. — Сбежал! Догонять надо! Струсил, сбежал, понимаете? Сбежал!
— Найн догоньять! Шнель надо, — нахмурился ефрейтор, сразу открыв глаза. — Давай другой! Другой… как это… следуйщ давай!
Следующим был Калина.
— Дак его очередь завтра ещё! Сегодня-то Шашкин должен! — топтался на месте староста, не зная, что теперь делать.
Ефрейтор повел плечом: отодвинулся край плащ-накидки, и тупое вороненое дуло автомата уставилось на старосту…
Калину разбудили сигналы мотоцикла.
— За Шашкиным! Завтра за мной так!
Жена зачастила босыми твердыми подошвами к окошку, приподняв занавеску, вздохнула:
— Конвой приехал… — Она всхлипнула.
— Не реви. Я верёвок много припас. Обойдётся! Лучше спи, а я вставать буду. Ещё сегодня-то скот погоню, — он тоже вздохнул. — Страшно…
— А ты не думай. Завтра ещё, — сказала жена и с надеждой добавила: — Может случится, что… вдруг не пошлют. — Она снова всхлипнула. — Не пущу! Спрячу… и верно, — она даже вздрогнула от этой мысли: как это она сразу не догадалась! — Калинушка! Спрячься, а?! Ты ж лес знаешь.
Он усмехнулся.
— Тебя же пошлют. Еще хуже выйдет! Страшно…
— Так и я спрячусь с тобой! Слышишь! А потом уйдём.
— Куда? — безнадежным голосом спросил он.
— До Мальгина дойдем, а там у меня же свои. У них прятаться станем! Калинушка! Ты ж у меня робконький. Ты ж не выдержишь, сердце-то у тебя от страха порвется! Ну? Нам только до Мальгина добраться. Чё нам, детей-то нет, а избу бросать — все одно пожгут. Говорят бабы, что скоро всех сгонют отсюда!
Никто не знал леса так, как Калина. С самого раннего детства лес был его первым домом. В деревню он только на короткий ночлег приходил. Так из лета в лето годков двадцать!
— Боишься — не спрятаться?
— Мне-то? С овчарками не сыщут!
Смирной калечной душе Калины казалась невероятной та работа, вернее сказать — дикая казнь, на которую приходила его очередь.
— Я б ушел, — медленно сказал он. — Да нельзя!
Жена подбежала, села на постель.
— Уйдём! Уйдем, а?
Калина покачал головой.
— Нельзя же! За нами — Китаевы!
Она смотрела на него. Худой стал, заросший. Сколь ни просила — не побреется. Плечи под рубашкой углом — острые. Дёрганый весь. Чуть что — трясется. Всегда-то был тихоня, а теперь и совсем сник. За все боится. За неё, за дом, за себя. Ночами не спит совсем. На работе расшибается — тоже боится. Руку вот придавил…
Катя не стала ложиться: принялась собирать на стол, поминутно всхлипывая и приговаривая:
— Не пущу… не пущу… — Она подошла к окну. — Кто это? Староста, что ль? Без бороды… он! — и вдруг громко вскрикнула: — С конём идёт… к нам!
— Ну ещё чего! К нам завтра.
— Тебе говорят! Смотри сам.
Калина, недоумевая, поднялся, подошел к окну: и действительно, староста уже входил в их двор, ведя за собой старого пегого мерина. Гроздь репейников впилась в седую чёлку мерина и моталась по лбу, как маятник.
— Спутал он. Сегодня Шашкину. Сейчас я скажу.
Калина распахнул окно и попытался пошутить, но голос срывался и дрожал:
— Никак ты, Иван… без бороды-то на старуху смахиваешь! А почто ко мне-то ладишь? Я ж ведь завтра ещё.
— Тпрру, — остановил староста мерина. — Здрасте! Сейчас скажу, дайте в избу войти.
— Вот карусель, — сказал он, перепрыгивая на своей деревяшке через порог. — Сбежал Шашкин! Удрал, волчина! А теперь ты должен…
— Я?.. — оторопело переспросил Калина. — Да как же это?
Катя метнулась, встала между старостой и Калиной и закричала истошным голосом:
— Нет!.. Нет… Нет! — больше она никакого другого слова выговорить не могла, только повторяла, как помешанная: — Нет… нет!