- Знаете, так нельзя. Нельзя работать с людьми на чистом энтузиазме. Что такое сейчас - триста рублей? Да я больше на такси потрачу! Уж вы как нибудь постарайтесь.
Я завершил свой краткий монолог и с удивлением увидел, что Маленькая Света как-то странно на меня смотрит. Удивительно, но она не сердилась. Нет, мне даже показалось, что она смотрит на меня с уважением! Она почти улыбалась!..
- Хорошо, - сказала Света, - я постараюсь для вас. Пятьсот рублей. Столько мы платим только заслуженным артистам. - Она подождала от меня какой-то реакции и, поскольку ее не последовало, спросила: - С вас уже сняли мерку?
- Да нет, - с максимальным достоинством отвечал я, - я уже почти час жду.
- Как час?! - вскрикнула Маленькая Света. - А где же Раечка? - спросила она у меня.
- Не знаю, - сказал я. - Какая Раечка?
- Раечка! - закричала Света.
И все сразу оживились и тоже закричали:
- Раечка, где же Раечка?! Позовите Раечку!
А помощник по актерам, до того наблюдавший наш со Светой диалог с видимым безучастием, сказал, словно очнувшись:
- Раиса в этой сцене не участвует. С ним Наташа занимается.
Все оживленно заговорили, задвигались и стали собираться домой. Мне даже показалось, что общая атмосфера в зале как-то еще более разрядилась и потеплела. Молодая женщина у окна снова посмотрела на меня и уже совершенно отчетливо улыбнулась.
Через минуту Наташа с сантиметром недовольно заглянула к нам:
- Идемте, что же вы не заходите, я уже давно освободилась и вас жду.
Я хотел было сказать, что я тоже довольно давно ее жду, но подумал, что опять обращаю слишком много внимания на мелочи, что все это не важно, и просто молча пошел за толстой Наташей.
Мы вышли на лестничную площадку, где опять сильно пахло луком (а когда я час назад шел - не пахло, еще спали?) и где я опять поздоровался с каким-то улыбчивым кавказцем. (Но, по-моему, не тем, что в первый раз). Потом мы открыли какую-то дверь и вошли в комнату, где вдоль стен рядами, как в химчистке, на длинных кронштейнах висела разная одежда, а на столе стояла швейная машинка и лежал завернутый в бумагу кусок колбасы. Край бумаги отогнулся, и была видна розовая, с белыми точками жира внутренность. Я вспомнил о давешнем предложении чаю и с фальшивой бодростью воскликнул:
- О, я смотрю - тут обедают!..
Но толстая Наташа полностью проигнорировала мой сигнал и лишь сухо спросила:
- У вас есть приличный костюм?
Я смутился от такой неожиданной смены ее настроения:
- Нет.
- А хотя бы пиджак? - еще более недовольно спросила Наташа.
- Есть! Шерстяной. - сказал я обрадованно. Все-таки я не совсем еще, не полный лох. - Из “Global USA”1.
Наташа подняла на меня глаза:
- Откуда?
Почему-то она совсем рассердилась.
- Из “Global США”, - повторил я. - Магазин такой на Спортивной, знаете?
Наташа ничего не ответила и только, тяжело вздохнув, сняла с богатырских плеч сантиметр.
- Стойте ровно. - Далее она очень профессионально померила мой рост, ширину плеч, бедер, и неожиданно обхватив сзади, плотно сцепила руки у меня на животе. - Живот-то какой отрастил, - чуть потеплевшим голосом сказала она.
Цифры, полученные при своих замерах, Наташа записывала в большую общую тетрадь, расчерченную на колонки. В одной из колонок я разглядел свою фамилию, а чуть выше фамилию известного театрального артиста. Душа моя наполнилась гордостью.
- А кто нас обшивать-то будет? - спросил я. - Елена Супрун? (Имя этой молодой художницы моды я недавно узнал из статьи в одном еженедельном журнале, который иногда покупаю для общего развития.)
- Елене Супрун, - внушительно сказала Наташа, - нас не обшить, у нее для этого руки коротки. Только в вашей сцене десять человек заняты, тут целый цех нужен. - Я смутился своей неопытности. - А вы что, - продолжала Наташа, меряя длину моих брюк, - имеете отношение к миру моды?
Я опять смутился.
- Нет, так. - И зачем-то соврал: - Когда-то немного писал для глянцевых журналов: “ХХL”, “Рlayboy”…
Наташа недоверчиво на меня покосилась, но ничего не сказала. Мы немного помолчали.
- А ботинки-то хоть приличные у вас есть? - снова спросила она.
Чем-то я ее все таки раздражал.
- Конечно, есть, - снова обрадовался я, - у меня очень хорошие ботинки. Фирма “Ecco”. Я уже давно, много лет ее покупаю.
Наташа даже ручку положила.
- Какой фирмы?.. - переспросила она.
- “Ecco”… - повторил я неуверенно. - Хорошая фирма считается. Ну, реклама еще уличная, видели? Два медвежонка идут куда-то. Эту обувь, между прочим, носит Эрленд Лу, знаменитый норвежский писатель. Он, кстати, одно время был актером, правда, театральным. Я видел их буклет…
Но Наташа меня прервала.
- “Ecco”, - отчеканила она, - запомните - вечерней обуви не делает!.. - В голосе ее послышался металл. - Какой у вас размер?
Я не понял, зачем мне надо было запоминать, что фирма “Ессо” не делает вечерней обуви, но, посмотрев на рассерженную Наташу, не стал возражать и кротко сказал:
- Сорок четыре.
Наташа полистала свою тетрадь.
- У меня уже нет сорок четвертого, - сказала она. - Вы поздно пришли. Может быть, у ваших друзей есть вечерние туфли?
- Туфли?.. - растерянно переспросил я.
- Ну, лаковые ботинки?! - Во взгляде зав. костюмерным цехом отразилось нешуточное страдание.
Я вспомнил о сидящем на лавочке Наумове. У него от банковской деятельности наверняка должны были остаться такие ботинки. И чуть было не сказал: “Да, у меня есть такой человек. Он тут недалеко. Давайте, он поднимется, и мы вместе решим этот вопрос”. Но я лишь неуверенно пожал плечами.
- Не знаю, вряд ли…
- Вообще-то мы обувью актеров не обеспечиваем, - сказала Наташа после долгой паузы и тяжелого, я бы даже сказал, тяжелейшего вздоха, - так что вы уж поспрашивайте.
И я хотел было согласиться - я снова подумал, что кино, Кино с большой буквы, находится рядом со мной, так близко, в этой длинной, похожей на пенал, комнате… Фиг с ней, с этой толстой Наташей, за честь сняться у фон К. сотни актеров отдали бы… Но бес, сидевший во мне, соглашаться не стал и тихо сказал:
- Платите мне больше, и я куплю себе лаковые ботинки.
Произошла еще одна немая сцена (но меньшего масштаба, чем в репетиционной). Толстая Наташа молча смотрела на меня, а я на нее. Затем мы сухо простились.
Выйдя из костюмерной, я вдруг вспомнил, что так до сих пор и не знаю, о чем будет фильм и в какой же, собственно, роли я буду сниматься. Ну и ну… Я заглянул в комнату, где обсуждал свой гонорар с Маленькой Светой. Света сидела за столом, углубившись в какие-то ведомости.
- Извините, - сказал я. - Я забыл вас спросить. Все как-то в спешке.
Света подняла голову.
- Да?
Я вошел.
- Я, собственно… В чем будет состоять моя роль, мне так никто и не сказал.
- А-а… - махнула рукой Света. - Я забыла. Впрочем, на данном этапе это не важно. Некоторые режиссеры актерам до сьемочной площадки вообще ничего не говорят. Только “стой там - иди сюда”. Тарковский, например, Тереховой, когда она снималась в “Зеркале”, так вообще ничего и не сказал… Это известная история. - Она отложила карандаш. - Ну, ладно… - Света помолчала. - Авдей Сергеич не Тарковский. Только быстро, у меня пять минут… Значит, так, фильм о кавказской войне. Все смешано, ХIХ век, наше время… Вы будете играть богатого человека, которого во сне видят наши солдаты. Наши солдаты находятся на передовых позициях, но во сне видят белый пароход, на пароходе сидят богатые, хорошо одетые люди, красивые женщины, пьют вино, играет музыка. Вокруг цветы, голубое море, а в это время… - Света лукаво посмотрела на меня и, понизив голос, сообщила: - За кадром, а потом и на эстраде поет Боб Стюарт. Все! Очень красивая сцена.