Я по понятным причинам молчал. Одежду рыцари забирать у меня не стали, да и вообще до самой сдачи меня властям, они делали вид, что моей персоны не существует, а их товарищ, чье тело нес его же конь, словно погиб от несчастного случая.
— Убийство это нехорошо, — прокряхтел констебль, слюнявя кончик пера. — Хорошо хоть в бою честном все случилось. Можно было бы на самооборону все списать, но — не надейся. Дуэли у нас тоже после Серебряного Восстания запрещены.
Оформив меня, констебль дал обещание, что «следствие разберется» и передал стражникам. Те в свою очередь отконвоировали меня в камеру.
Тюрьма в Вэре была старая, практически древняя, и размещалась на уровне городской канализации. Поэтому в камере было сыро, а с потолка каплями стекала вода. Никаких окон и тому подобного, свет горел лишь в коридоре.
Но именно там я окончательно стал приходить в себя, осознавая свою личность. Да, я не помнил своего прошлого, но так ли это важно? Главное — я жив, а со всем остальным можно разобраться позже.
Сидя днями напролет в одиночной камере, дожидаясь суда, я слушал как за дверью ходит тюремщик, как стонут за стенами другие заключенные, и как непрерывно капает проклятая вода. От нечего делать я начал практиковаться говорить, и у меня стало получаться. Тело ведь помнило как это делается, а теперь вспоминало и сознание. К концу месяца я мог внятно изъяснять свои мысли, хоть образцом красноречия меня назвать было сложно.
Несколько раз меня вызывал к себе следователь, что вел мое дело, и задавал уточняющие вопросы. Я отвечал, а так же не преминул сообщить свою версию событий, которая в корне отличалась от изложенной рыцарями.
— А раньше чего молчал? — осведомился констебль. — Под дурачка косил? Тут такое не прокатит. Каторга любит всех: и умных, и дебилов. Дебилов даже больше.
Спустя три месяца мне вынесли вердикт. Виновен в убийстве при смягчающих обстоятельствах. Наказание: семнадцать лет рудников. Учитывая, что я не мог вспомнить свое имя, судья, недолго думая записал в деле: «Джек Хайди, 25 лет».
Но когда мне в руки по законному требованию попали материалы дела, и я их прочен, нашлась очень любопытная нестыковка. К моей статье добавилось еще несколько деяний, которых я не совершал, в том числе конокрадство, мошенничество и развращение малолетних. Становилось понятно, что кем бы ни был этот Джек Хайди, он неплохо приплатил следствию, чтобы отмазаться. А его грешки повесили на меня.
Указав на эту маленькую деталь судье (он удивился, что я вообще умею читать), я с наслаждением наблюдал как забегали его глазки. А позже моя персона удостоилась аудиенции один на один, правда не в просторном кабинете судьи, а в тюремной допросной. Там мне без обиняков заявили, что ситуация моя паршивая, и за убийство я все равно расплачусь спола. Остальные же преступления, что достались мне багажом от другого человека, потянули всего на два дополнительных года.
— Если будешь держать язык за зубами, — произнес судья негромко. — Устрою так, что каторга для тебя будет легче, чем для остальных.
— Это как? — не понял я. — Каторга есть каторга.
— Существуют рудники на севере, где перед тем как ложиться спать, тебе придеться снег с нар счищать, — пояснил судья. — А есть шахты на далеком юге, где тропический климат, теплый океан и прекрасные аборигенки. Правда, хе-хе, на все это тебе придется смотреть сквозь прутья клетки, уж не обессудь.
Долго размышлять мне не пришлось. Взвесив все «за» и «против», я принял предложение, становясь по бумагам Джеком Хайди: конокрадом, мошенником и извращенцем.
Впереди меня ждал долгий путь на юг.
После суда я еще неделю провел в Вэре, отсиживаясь в сырой камере. Как я себя чувствовал? А сами подумайте. Получить семнадцать лет рудников за то, что просто защищал свою жизнь, очень неприятно. Хотя могло быть и хуже, гораздо хуже.
— Во всяком случае, — пробормотал я себе под нос с горечью, — теперь вопрос «Что дальше?» не будет возникать у меня в голове. Ближайшие годы жизни распланированы надолго…
Последнюю похлебку в темнице Вэра я ел по обыкновению без всякого аппетита. Готовили там ужасно, и мне не раз приходилось выплевывать чьи-то мелкие зубы или коготки, подавляя при этом рвотный рефлекс. Один раз в супе даже попался длинный крысиный хвост, но его я успел заметить раньше, чем приступил к трапезе. Оставалось надеяться, что на юге будут кормить лучше. Все же, чтобы махать киркой арестантам надо силы, а со скудным рационом им негде будет взяться.
Я не знал, сколько мне точно лет, но ощущал себя довольно молодо. Получалось, что после того как отбуду свой срок, жизнь можно будет начать заново. Седовласым старцем мне точно не стать за семнадцать лет, и это несколько утешало. К тому же, существовала большая вероятность, что к тому времени я вспомню о своем прошлом, и это прольет кое-какой свет на мое положение. Возможно, у меня найдутся влиятельные друзья или покровители, и они сумеют мне помочь? Кто знает. Сам я рассчитывал на лучшее.
В Осдор перевозили нас в большой клетке, размещенной на телеге. Меня, и еще троих арестантов. Двоих парней и угрюмого деда, у которого как оказалось позже, был вырван язык. Повозка была запряжена двойкой чахлых лошадей, а конвоировали нас сразу семеро стражников. Как я понял, переправлять нас из Вэра в Осдор нужно было затем, что только в последнем на ближайшие лиги была воздушная пристань. А лучшего способа, чтобы быстро попасть на юг, чем полететь, придумать нельзя.
— Эй, тебя как зовут? — меня дернул за рукав один из парней, гремя цепями.
Я нахмурился. Вести беседы особого желания не было.
— Ну Джек, — пришлось воспользоваться чужим именем, так как своего я не имел.
— А это правда, — арестант наклонился чуть вперед, — что ты уложил тяжеловооруженного рыцаря одним тычком ножа? Да в честном бою! Вся тюрьма только об этом и говорила.
— Угу.
— Как?? — в полнейшем изумлении воскликнул арестант. Изо рта у него воняло, видно из-за плохих зубов. Подбородок рассекал рваный шрам, а щеки, словно ежа колючки, покрывала щетина с проседью. — Я Макс, — представился он чуть погодя, видя что на его вопрос я отвечать не намерен. — Это Питер, — он указал на соседа, который внешностью смахивал на классического головореза. — А деда мы не знаем. Псих какой-то. Говорят, что он свою внучку убил и съел, а потом оттяпал себе язык, чтобы следствию ничего не рассказать.
Я с опаской взглянул на старика. Отъявленным маньяком он не выглядел: сухие руки, изможденное лицо, серые водянистые глаза. Слабо представлялось, что он способен на те ужасы, о которых говорил Макс. Но как известно, в тихом омуте бесы водятся…
Телега ползла по дороге, и нам допекало солнце. Остановки если и были предусмотрены, то исключительно в угоду удобства эскорта. Нас, простых заключенных, из клетки не выпускали даже для насущных потребностей организма. Нужду мы справляли здесь же, в клетке. Для этого в углу было поставлено ведро, которое нет-нет, а на неровностях иногда переворачивалось. Поэтому ехал я не только в малоприятной компании, но еще и в дикой вонище.
— Нас с Питером забрали за разбой, — поведал Макс, который явно был не прочь поболтать. — Не самая страшная статья, да там девчонка одна попалась, и пришлось уделить ей внимание, — Макс гадко осклабился и провел пальцем по горлу. — Но не сразу, не сразу. Хе-хе…
Я молчал. Мне было противно выслушивать этого человека, который с каждой новой минутой раскрывал все больше нелицеприятных фактов своей биографии. Это был вор и убийца, для которого изгаляться над слабыми стало привычным делом. Он, со своим подельником Питером давно потерял счет гнусным делишкам, но последний хотя бы не хвастал ими. Сидел молча, прислонившись затылком к прутьям клетки.
— Сколько тебя дали? — спросил Макс, продолжая убивать время.
— Семнадцать.
— А нам по тридцать. Паршиво там будет на рудниках-то. Мой брат сгнил где-то на севере, в одном из этих трудовых лагерей. Добывал руду для правительства, чтоб их!.. Но знаешь что? Я туда попадать не намерен.
— И что же ты сделаешь? — подал голос Питер, впервые за то время, что мы ехали вместе. — Выбьешь дверь клетки и расправишься с семерыми? Не смеши…