Моррисон явился по первому зову, принеся в кармане четыре резных крысиных черепа, с помощью которых узники устраивали импровизированные игры в шашки. Макдью пошарил под лавкой и достал матерчатый мешочек, с которым ходил на торфяник.
— О, хватит уже этих чертовых колючек, — запротестовал Моррисон, увидев гримасу копавшегося в мешке Макдью.
— Я не могу заставить их это есть: они твердят, будто ты решил кормить их травой, словно быков или свиней.
Макдью выудил пригоршню увядших стеблей и пососал уколотый палец.
— По части упрямства они точно превзойдут и быков, и свиней, вместе взятых, — проворчал он. — Это всего–навсего молочный чертополох. Сколько мне тебе еще говорить, Моррисон? Отрежь головки чертополоха, разомни листья и стебли и, если окажется, что они слишком колючие, чтобы есть, разложи поверх готовящейся пресной лепешки, высуши в печи, разотри, сделай настой и дай им выпить как чай. А от меня передай, что мне было бы любопытно взглянуть на свиней, которые пьют чай.
Морщинистое лицо Моррисона расплылось в ухмылке. Немолодой человек, он и сам хорошо знал, как обращаться с пациентами, но для поддержания беседы любил посетовать на их упрямство.
— Ну ладно. Заодно спрошу, кто из них видел беззубую корову, — сказал он, аккуратно засовывая вялую зелень в свой мешок. — Но в следующий раз, когда встретишь Джо Маккаллока, обязательно покажи ему свои зубы. Самый упрямый осел во всей ослиной компании: ни в какую не хочет верить, что зелень помогает при цинге.
— Скажи ему, что если я прослышу про его отказ от чертополоха, то самолично укушу его за задницу, — пообещал Макдью, сверкнув превосходными белыми зубами.
Моррисон издал булькающий горловой звук, долженствовавший обозначать смех, и направился за мазями и теми немногими травами, которые служили ему в качестве лекарств.
На какое–то время Макдью позволил себе расслабиться, обведя взглядом помещение и лишний раз удостоверившись, что особых проблем вроде бы не намечается. Между заключенными случались ссоры: всего неделю назад он уладил спор Бобби Синклера и Эдвина Муррея, и пусть друзьями они не стали, но больше не задирались и не накаляли атмосферу.
Он закрыл глаза. При всей крепости сложения ворочать целый день камни — дело нелегкое. Ужин — бачок с кашей и хлеб, которые нужно распределить между всеми, — будет готов через несколько минут, а потом его товарищи по несчастью в большинстве своем отойдут ко сну, оставив ему несколько тех драгоценных минут спокойствия и иллюзорного уединения, когда не надо будет никого выслушивать и принимать за кого–то решения.
До сего момента у него не было даже времени задуматься о новом Начальнике тюрьмы, хотя этому человеку предстояло играть немаловажную роль в жизни всех, кто здесь содержался. Хейс сказал, что он молод. Может быть, это и хорошо, а может, и плохо.
Немолодые люди, участвовавшие в подавлении мятежа, зачастую испытывали против горцев предубеждение: например, Богл, заковавший его в кандалы, сражался с Коупом. Но неопытный молодой солдат, жаждущий отлично справиться с новым, незнакомым для него делом, может именно из–за этого оказаться куда более неуступчивым и деспотичным, чем старый служака. Впрочем, тут уж ничего не поделаешь, остается только подождать и посмотреть.
Он вздохнул, в десятитысячный раз изменил положение тела, испытывая неудобство из–за оков. При его могучем сложении сам по себе вес кандалов особо не беспокоил, но они сильно натирали кожу при работе, а что еще хуже, было невозможно развести руки больше чем на восемнадцать дюймов и размять толком грудные и спинные мышцы. Они затекали, ныли, и напряжение оставляло его только во время сна.
— Макдью, — позвал тихий голос рядом с ним, — Словечко тебе на ухо, если позволишь.
Он открыл глаза и увидел Ронни Сазерленда, примостившегося рядом. В слабом свете от очага его напряженное узкое лицо казалось лисьим.
— Да, Ронни, конечно.
Он выпрямился, подобрал свои кандалы и напрочь выбросил из головы все мысли о новом главном тюремщике.
В тот же вечер Джон Грей сел за письмо.
Дорогая матушка!
Я благополучно прибыл к новому месту моей службы и нахожу его вполне приемлемым. Полковник Кворри, мой предшественник, — он племянник герцога Кларенса, помните? — оказал мне радушный прием и познакомил с моими обязанностями. Ко мне приставили превосходного слугу. Конечно, ко многому здесь, в Шотландии, мне придется привыкать, но я нахожу этот опыт весьма интересным. На ужин мне подали блюдо, которое, как сказал слуга, называется «хаггис». После наведения справок выяснилось, что это овечий желудочный мешок, наполненный смесью молотого овса и приготовленного не поддающимся определению способом мяса. Хотя меня заверили, что в Шотландии это своеобразное блюдо считается особым лакомством, я отослал его на кухню и попросил вместо него простое вареное седло барашка. Закончив мою первую здесь — скромную! — трапезу и утомившись от долгого путешествия, о подробностях которого я сообщу тебе в следующем послании, я рассчитываю отдохнуть, отложив дальнейшее описание моего нового окружения до того времени, когда войду здесь в курс всего и составлю обо всем свое суждение.