– Проснись и пой. – Мой бодрый голос прозвучал в этом мраке наигранно, но я не сдалась и сняла занавеску, на поверку оказавшуюся рубашкой Фергюса.
Все-таки Джейми не смог убрать свет полностью – он проникал сквозь призму в потолке, но и этого источника было достаточно, чтобы увидеть мученика с лицом бледно-зеленого цвета.
Одна восьмая дюйма, больше я бы не дала – настолько Джейми почтил меня своим вниманием.
– Убирайся. – Глаз и рот закрылись, едва открывшись.
– Ваш завтрак, сэр, – безапелляционно произнесла я.
На эти слова глаз открылся снова, но во взгляде не было ни намека на желание покушать.
– Не говори о завтраках, – взмолился Джейми.
– Хорошо, тогда полдник прибыл, сэр. – Я была готова на все. – Скоро полдень, так что пускай будет по-твоему.
Взяв табурет, я села у Джейми в головах и принялась тыкать в него корнишоном:
– Вот, держи. Есть необязательно, можно просто пососать, так даже полезнее будет. Мерфи советовал вначале пососать, чтобы организм прореагировал и выделил слюну.
Моя тирада вызвала открывание второго глаза, воззрившегося на меня так, что я прекратила словесные излияния и убрала огурец. Джейми благодарно закрыл глаза.
Нужно было что-то предпринимать. Посмотрев на его койку, я увидела, что она такая же, как и в нашей с Марсали каюте, то есть встроенная и занимавшая не больше пяти футов в длину. Джейми помещался на ней, подтягивая ноги. Был и положительный момент: матросские гамаки качало еще больше.
– Она же мала тебе, койка. Неудобно ведь, – я решила перевести разговор на темы, не связанные с приемом пищи и едой как таковой.
– Ну.
– Может, гамак повесим? – поступило мое неуверенное предложение. – Ляжешь во весь рост.
– Нет.
– Капитан Рейнс просил передать, что хочет видеть список грузов, – помолчав, добавила я.
Ответ содержал рекомендацию для капитана, куда лучше приспособить несчастный список.
Я потрогала руку Джейми. Сердце бьется учащенно, ладонь потная и холодная.
– Ну ладно, – сказала я будто бы самой себе. – Давай попробуем то, что я проделывала с хирургическими больными.
Джейми застонал, но ничего не ответил.
Моя врачебная практика располагала интересным методом – я говорила с больными, которые через пять минут должны были подвергнуться хирургическому вмешательству. Присутствие доброжелательного врача, спокойный голос, приятная беседа давали положительный эффект, к примеру, больные теряли меньше крови, постанестетическая тошнота была не так выражена, и в целом операция переносилась легче, а восстановительный период проходил быстрее. Понаблюдав, я сделала вывод, что этот метод можно брать на вооружение, если он имеет такой эффект. Выходило, что Джейми не зря говорил Фергюсу, что дух и сила воли могут торжествовать над бренным телом.
– Подумай о чем-нибудь хорошем. – Я говорила тихо и размеренно. – О Лаллиброхе, например. Помнишь, как холм нависает над домом? А сосны, запах их иголок, смола, текущая по стволу? Свежий прозрачный воздух, над кухней поднимается дымок – там колдует Дженни. В руке у тебя яблоко нового урожая. Ты ощущаешь его твердость, гладкость, а на вкус оно…
– Англичаночка…
Я поймала взгляд Джейми, буравившего меня глазами, пока я вспоминала Лаллиброх. Он вспотел от натуги.
– Что?
– Уберись.
– Но почему?
– Уберись, – ласково прошептал он, – или сдохнешь здесь, сейчас же.
Посрамленная, я покинула каюту, это прибежище болезни.
Китаец стоял в коридоре, не решаясь зайти внутрь.
– Послушай, у тебя часом нет тех шариков? – осенило меня.
– Моя иметь шарики, всегда с моя. Дзей-ми требовать здоровые яйца?
Мистер Уиллоби полез было в рукав за чудодейственным прибором, но я показала ему, чтобы не искал, объяснив:
– Если бы можно было треснуть его как следует этими яйцами… Хотя Гиппократ не одобрил бы такого поступка.
Китаец с полуулыбкой наклонил голову, не совсем понимая, о чем я говорю.
– Забудь, – велела я, заметив слабое шевеление на койке. Джейми чем-то занимался, и это что-то выглядело очень печально: из глубин скомканных одеял и потных простыней миру явилась рука, но проделано это было только для того, чтобы достать из-под койки тазик. Нашарив этот жизненно важный предмет, рука снова скрылась, а звуки сухой рвоты свидетельствовали о том, что операция прошла успешно.
– Проклятый осел, прости господи! – тревога брала верх над досадой и жалостью.