— Если вы сочли достойным противником мальчишку шестнадцати лет, который трясется от ужаса, то, мистер Фрэзер, нечего удивляться, что хайлендеры потерпели поражение!
Фрэзер раздвинул губы в усмешке.
— Майор, тот, кто не трясется от ужаса, когда к его голове приставлен пистолет, либо абсолютно лишен чувств, либо дурак.
Против собственной воли Грей засмеялся. Улыбка его собеседника стала шире.
— Вы никогда не сказали бы ничего для спасения своей жизни, но заговорили для спасения чести дамы. Чести моей жены, — значительно прибавил Фрэзер. — Полагаю, это нельзя называть трусостью.
В его голосе не слышалось ни малейших сомнений в том, что он говорил от чистого сердца.
— Но я же ничем не помог вашей жене, — грустно парировал Грей. — В действительности же никакой угрозы для нее не было.
— Однако вам это было неизвестно, не так ли? — заметил Фрэзер. — Вы стремились ее спасти и спасти ее честь, рискуя собственной жизнью, и таким образом оказали ей услугу, о которой я многократно вспоминал. Особенно когда потерял Клэр.
Легкую дрожь в голосе Фрэзера мог бы уловить только очень внимательный слушатель.
— Понятно.
Грей набрал в грудь воздуха и промолвил:
— Соболезную вашей потере.
Оба погрузились в молчание, думая о своих призраках. После этого заключенный поднял взгляд на Грея и сделал глубокий вздох.
— Ваш брат говорил правду, майор, — проговорил он. — Благодарю вас и желаю доброй ночи.
Фрэзер встал, поставил стакан и вышел из комнаты.
Визиты к начальнику тюрьмы напоминали ему об одиноких годах жизни в пещере, когда он время от времени приходил к семье, источнику жизни и тепла. Тут же он покидал тесную грязную и жалкую тюремную камеру, попадал в уют майорских комнат и мог расслабиться за разговором и сытным ужином, согреться и отдохнуть душой и телом.
Врочем, он отчего-то казался себе при этом самозванцем, чувствовал, что утерял некую важную часть своей натуры, которая не может вынести обычной жизни. Возвращение в камеру с каждым следующим разом давалось ему все с большими усилиями.
В холодном коридоре на сквозняке он ждал, когда охранник откроет дверь в камеру. Он уже слышал храп и стоны спящих товарищей; вскоре дверь отворилась, и в нос ему ударила стойкая едкая вонь.
Фрэзер быстро набрал воздуха и, пригнув голову, вошел.
Когда его тень упала на лежавшие тесной кучей человеческие тела, а дверь позади него захлопнулась, отрезав свет, сонные узники зашевелились, а некоторые проснулись.
— Что-то ты нынче припозднился, Макдью, — послышался хрипловатый спросонья голос Мардо Линдси. — Завтра небось с ног будешь валиться.
— Я справлюсь, Мардо, — прошептал Фрэзер, переступая через спящих.
Он снял плащ, аккуратно положил его на лавку, взял грубое одеяло и нашел свое место на полу. Все это время его высокая фигура маячила на фоне подсвеченного луной окошка.
Когда Макдью улегся с ним рядом, Ронни Синклер перевернулся, сонно поморгал почти невидимыми в лунном свете, песочного цвета ресницами и спросил:
— Ну как, Макдью, хорошо тебя угостили?
— Да, Ронни, спасибо.
Он поворочался на каменном полу, стараясь устроиться поудобнее.
— Завтра расскажешь?
Узники получали странное удовольствие, слушая о том, что подавалось на ужин, воспринимая тот факт, что их предводителя хорошо кормили, как некое отличие или поощрение для всех них.
— Ага, расскажу, Ронни, — пообещал Макдью. — Но сейчас мне нужно поспать, ладно?
— Спокойной ночи, Макдью, — донесся из угла шепот Хейса, лежавшего впритык, как набор серебряных чайных ложек, с Маклаудом, Иннесом и Кейтом: всем хотелось поспать в тепле.
— Приятных снов, Гэвин, — прошептал Макдью, и мало-помалу в камере воцарилась тишина.
В ту ночь ему приснилась Клэр. Она лежала в его объятиях, осязаемая и благоухающая, с ребенком во чреве. Живот ее был круглым и гладким, как дыня, грудь — полной и пышной, с темными, словно налитыми вином, манящими сосками.
Ее рука скользнула ему между ног, он ответил ей тем же, а когда она двинулась, мягкая, округлая выпуклость наполнила его ладонь. Она поднялась над ним с улыбкой, частично скрытой упавшими на лицо волосами, и перекинула через него ногу.
Он тянулся к ее губам, требовал их, и она, откликнувшись, рассмеялась, склонилась, положив руки на его плечи и уронив волосы ему на лицо. Он вдохнул запах мха и солнечного света, ощутил спиной покалывание сухих листьев и понял, что они лежат в узкой горной долине неподалеку от Лаллиброха и все вокруг наполнено цветом ее медных буков. Буковые листья и буковый лес, золотистые глаза и гладкая белая кожа, окаймленные тенями.