— Джонни, помнишь Джиниву? — Он толкнул гостя навстречу девочкам. — Изабель была совсем малышкой, когда ты был здесь в последний раз. Как же быстро летит время…
Теперешней Изабель, небольшой пухленькой девчушке, похожей на мать, было четырнадцать. Джиниве было семнадцать. Ее трудно было узнать: Грей помнил разве длинную нескладную девочку, в которой не было того изящества и гордости, какие были в новой Джиниве, походившей более на отца, чем на мать. У лорда Дансени были такие же серые глаза, поражавшие своей ясностью, а кудри, сейчас уже седые, наверное, когда-то были такими — блестящими и каштановыми.
Девушки соблюли правила приличия, церемонно раскланявшись с майором, но было заметно, что их мысли заняты чем-то другим.
— Папа, — Изабель тронула отца за рукав, — в холле… находится какой-то мужчина, очень высокий. Он наблюдал за нами, пока мы шли сюда. Он выглядит устрашающе!
— Кто это? — вступила в разговор Джинива.
Она не стала расспрашивать подробно и восторгаться ростом незнакомца, поскольку это уже сделала сестра, к тому же девушке было важно знать, стоит ли человек в холле ее внимания или нет, одарить ли его на несколько минут царственным расположением или не стоит.
— М-м-м… должно быть, это наш новый слуга… Джон порекомендовал нам конюха, — замялся лорд Дансени. — Его отведут на конюшню…
Явившийся в дверях лакей обратил на себя внимание удивленным возгласом.
— Сэр, в холле стоит шотландец! — Он был потрясен до глубины души.
Красивым жестом он указал на холл, где молча стоял Джейми, завернувшись в плащ.
Услышав, что речь идет о нем, а значит, нужно представиться, напугавший девушек шотландец сделал несколько шагов вперед, остановился на почтительном расстоянии и обратился к лорду:
— Милорд, имею честь представиться — Алекс Маккензи, — зазвучал его мягкий голос, акцентом выдававший в нем горца. — Ваш слуга, милорд. — Джейми учтиво поклонился, сделав это как можно вежливее, чтобы не показалось, будто он иронизирует.
Работать в Хэлуотере конюхом было несложно, даже легче, чем работать на родной ферме или заготавливать торф. Но нельзя сказать, что Джейми не уставал: когда остальных шотландцев отправили в Америку, он остался один в камере и провел там два долгих месяца, не занятый работой. За это время он отвык заниматься чем-либо, так что Озерный край поначалу показался адом и каторгой. Его расслабленные мышцы теперь ужасно болели, руки отваливались, и он буквально валился с ног. Он ночевал на сеновале и всю первую неделю своей работы в Хэлуотере засыпал как убитый, не видя снов.
Он приехал сюда в сопровождении лорда Грея, чувствуя, что это место станет его новой тюрьмой, находящейся дальше от родины, чем Ардсмьюир, и более суровой, поскольку здесь ему придется выполнять все прихоти неизвестных, быть может, взбалмошных богатых хозяев. Для них он был пленным шотландцем, и им можно было помыкать как заблагорассудится, к тому же находясь словно на свободе, а не в заточении, он не был бы свободен по-настоящему, пообещав, что не покинет Хэлуотера. Однако с течением времени он немного оправился на свежем воздухе, а это оказало благотворное влияние и на его душу. Джейми оттаивал и понимал, что он имеет очень много: воздух, свет, возможность понежиться на солнышке и вдоволь походить, а еще можно было смотреть на горы, занимаясь лошадьми. Для бывшего узника это был очень много. Джейми не тяготился одиночеством, осознавая, что вряд ли сможет с этим что-то поделать. С лошадьми ему было интересно, а слуги хотя косились на него, но не встревали в конфликты, боясь его.
К зиме он почти успокоился и смирился с этой вполне сносной участью. Даже визиты регулярно навещавшего его майора не так стесняли Джейми, как прежде.
Дженни и Эуон получили возможность изредка писать ему, и оказия доставляла ему весточки из Лаллиброха. Их приходилось немедленно уничтожать по прочтении, чтобы не подвергать опасности ни себя, ни их. Письма приходили редко, а вот буковые четки, висевшие на шее под рубашкой, были с ним всегда, напоминая о родных.
Их тоже приходилось прятать, но Джейми очень часто касался деревянного крестика, молясь за тех, кого вынужден был оставить дома: Дженни, Эуона и малышей — маленьких Джеймса-младшего, Мэгги и Кэтрин Мэри, близняшек Майкла и Джанет и малютку Эуона-младшего. И арендаторов Лаллиброха он не забывал в своих молитвах, и ардсмьюирских друзей. И прежде всего — Клэр. Он вспоминал о ней самым ранним утром и самой поздней ночью, прося Господа охранить ее и дитя, а уж потом поминая всех остальных.