— Кого?
— Лишь одного человека — епископа Кутаисского, сын мой! Если он тебя благословит, власти позволят тебе делать все, что ты захочешь.
— Если дело лишь в этом, то я поеду к нему!
— Ни в коем случае! Ты забыл, что на завтра мы приглашены к госпоже де Шантелу. Ты увидишь, что она очаровательная, немного безумная пожилая дама, но в наилучших отношениях с его высокопреосвященством! Лучшего случая тебе не представится…
Когда па следующий день Гийом имел честь раскланиваться перед госпожой де Шантелу, он убедился в том, что она вполне соответствовала тому расплывчатому образу, который набросал Феликс. Она и правда была очаровательна: розовые щеки, белые волосы, круглое лицо и такой же рот, невысокая полная фигура, сиреневый муаровый наряд и, наконец, до того высокий кружевной чепец с лентами, что ее лицо находилось чуть ли не посередине между пятками и макушкой, — при этом ее очарование являло разительный контраст с неумолкаемой болтовней, отчего порой казалось, что она и в самом деле не в своем уме. Однако человеку наблюдательному вскоре становилось ясно, что она просто играет свою роль, делает это самым невинным образом, и что роль эта ее вполне устраивает. Так, она имела обыкновение при малейшей досаде падать в обморок, отчего за ней словно тень маячила камеристка с флаконом нашатыря в руке.
Гостиные были похожи на хозяйку: череда комнат, окрашенных в нежные тона и уставленных хрупкой мебелью, которую украшали букеты в вазах из севрского фарфора, глубокими креслами либо так называемыми креслами «а-ля герцогиня», уложенными пухлыми подушками, своей округлостью напоминавшими женское тело и обшитыми атласом цвета утренней зари, столами и консолями с изящными выгнутыми ножками, уставленными нежными фарфоровыми пастухами, любующимися своими пастушками, пестрыми птицами, фигурками из майсенского (Майсен — город в Германий. — Прим, перев.) фарфора, драгоценными табакерками и резной слоновой костью, привезенной, как без труда определил Тремэн, из Китая.
Феликса она знала давно: его отец раньше часто у нее бывал. Но когда мадемуазель де Монтандр, державшаяся с большими достоинством и серьезностью, чем обычно, представила ей Гийома, она расплылась в улыбке и подала ему пухленькую ручку, которая, благодаря свой изящной форме и атласной коже была настоящим произведением искусства и совершенно не нуждалась в многочисленных мерцающих кольцах, которыми была унизана.
— Какой вы великолепный мужчина, друг мой! Хвала Господу! Если бы я встретила вас в свои лучшие годы, чувства мои хлынули бы через край!.. Вдобавок ко всему вы вернулись из Индии? Это совершенно замечательно! На вас, должно быть, там все обращали внимание… да, я думаю, и не только там!
— Тетушка! — запротестовала Роза со строгостью, которая ей была вовсе не к лицу. — То, что вы находите господина Тремэна симпатичным, меня приводит в восторг, но стоит ли из-за этого говорить подобные вещи? Так, пожалуй, можно и усомниться в вашей добродетели!
— В моей добродетели? Было бы весьма печально, если бы я сохранила ее до моих лет… и не стану вас долго уговаривать, племянница, возможно скорее вверить вашу добродетель дворянину, который смог бы по достоинству ее оценить. Так дайте же мне вашу руку, господин Тремэн, и обойдем вместе нынешнее собрание! Я хочу, чтобы вы знали всех наших друзей!
Обойтись без этого было невозможно. Минут двадцать Гийом кланялся, улыбался и изредка обменивался банальными фразами с совершенно незнакомыми людьми, если в болтовне пожилой дамы возникали весьма короткие паузы. Девушка с пузырьком нашатыря следовала за ними повсюду, хотя госпожа де Шантелу не проявляла ни малейшего желания падать в обморок.
Когда они вернулись к исходной точке, мадемуазель де Монтандр, принимавшая вместо нее подъезжавших гостей, указала ей на группу из трех человек, собиравшихся переступить порог распахнутой двойной двери:
— А вот и Нервили, тетушка! И они не одни! — Кто же с ними?
Усыпанная бриллиантами ручка судорожно пошарила в поисках лорнета, висевшего на корсаже на черной ленте, и приставила его к глазам. Госпожа де Шантелу издала нечто похожее на неодобрительное клокотание.
— Да простит меня Бог! Это старая развалина Уазкур? Зачем он сюда явился? Это вы его пригласили, Роза?
— Конечно, нет, тетушка! Но я думаю, вам сейчас объявят новость, — добавила она с таким мрачным выражением лица, что Варанвиль, с которым она, кстати, ни разу не заговорила с момента его приезда, посмотрел на нее с возрастающим удивлением.
— Новость?.. Терпеть не могу новостей! Чаще всего они отвратительны, и я не желаю ничего подобного у себя в доме!
— Их нельзя не принять, если вы не желаете поссориться с графом де Нервилем…
— Вы думаете?.. Ох, что-то мне стало дурно! Тебе придется этим заняться, малышка. Я… О-ох!
Взмахнув маленькими полными ручками, госпожа де Шантелу закатила глаза и упала на руки к Феликсу, успевшему инстинктивно их подставить. Девушка тотчас подбежала, и воздух наполнился запахом нашатыря.
Роза пошла навстречу гостям, а Феликс и Гийом тем временем укладывали баронессу в глубокое кресло «ушан», где она героически сопротивлялась действию нашатыря, пока, наконец, не сдалась и не принялась безудержно чихать. Решив, что она в нем больше не нуждается, Гийом отошел, желая понаблюдать за вновь прибывшими, которых мадемуазель де Монтандр принимала по всем правилам этикета. Тремэн видел, как она поцеловала подругу, затем хотела увести ее, но отец этому воспротивился.
— Вы побеседуете позже, девушки! А сейчас мы должны представить нашей дорогой госпоже де Шантелу будущего супруга Агнес, — сказал он достаточно громко, чтобы его отовсюду было слышно.
Среди присутствующих пробежал ропот, и, сопровождаемая сочувственным взглядом подруги, мадемуазель де Нервиль под руку с «женихом» направилась к хозяйке дома. В это мгновение Гийомом овладело странное чувство: перед ним словно была другая женщина. Элегантное платье и прическа, которая ей очень шла, чудесным образом преобразили эту дикую кошку, какой она показалась ему в первый вечер. А может быть, это присутствие рядом с ней дряхлого вельможи с сероватой черепашьей кожей придавало ее бледному лицу блеск камелии? В бархатном платье теплого кораллового оттенка, отделанном белым атласом, и в большой бархатной шляпе, украшенной белыми перьями, Агнес была совершенно другой. Даже ее рот, который тогда он нашел несколько неловким, теперь казался ему одухотворенным. Кроме тонкого жемчужного колье, подчеркивавшего основание ее длинной шеи, на ней не было ни единого украшения, ни одного кольца не было и на руке, лежавшей на шитом серебром рукаве ее спутника. Тремэн догадался, что о помолвке еще не было объявлено, но что произойдет она скоро, о чем можно было судить по довольному выражению лица будущего тестя, который в надежде понравиться своей даме сердца был облачен в тафту досадного светло-зеленого цвета, отчего казалось, что он страдает печенью.